Грибоедов и Армения

Нелли Оганян

ГРИБОЕДОВ И АРМЕНИЯ

Весть об убийстве Александра Сергеевича Грибоедова в Тегеране прежде всего распространилась среди армянского населения Персии и уже через него дошла до армян России.

Первым узнаёт трагическую весть духовный предводитель армян Атрпатакана архиепископ Барсег, который сообщает об этом в Эчмиадзин в письме от 6 февраля 1829 года[1]. В другом письме[2] архиепископ Барсег делится с католикосом Нерсесом Аштаракеци своим беспокойством и тревогой: «…из-за убийства посла вся моя страна в смятении…».

И действительно, вместе с родными и близкими Александра Сергеевича Грибоедова весь народ Восточной Армении воспринял его смерть как личную драму, потому что считал его своим полномочным представителем в большом мире, выразителем и защитником своих интересов в государственной политике крупных держав.

По свидетельству сослуживца Грибоедова в Тавризе А. К. Амбургера, когда гроб с останками внесли в армянскую церковь в Нахичеване: «Народу было неимоверное множество, мужчины, женщины и дети – все, кажется, принимали живейшее участие в злополучной участи покойного и нередко слышны были между ними громкие рыдания… только надобно заметить, что это по большой части были армяне и такое участие, конечно, делает честь сему народу… На другое утро… стечение народа было ещё большее... трудно было верить, что Нахичевань содержит в себе такое огромное население»[3].

Другой очевидец, поэт В. Григорьев, пишет о невиданном прежде всеобщем горе и печали, сковавшем народ[4]. Архиепископ Барсег в надгробной речи называет Грибоедова «почитаемым», «родным», «любимым послом»[5].

Итак, полномочный посол России в Персии – один из многочисленных русских государственных служащих на Востоке. Конечно, не каждый из них является одновременно автором бессмертной комедии, но были среди них и великие полководцы, и неглупые дипломаты с более счастливой судьбой – патриоты России. И в истории армянского народа почти каждый оставлял свой след, ведь судьба Армении тесно переплелась и давно уже зависела от политики России – внутренней и внешней.

Однако имя Александра Сергеевича Грибоедова среди многих славных русских имён занимает особое, только ему принадлежащее место в благодарной памяти армянского народа. И это обусловлено не только его конкретной деятельностью как дипломата, но прежде всего его незаурядной личностью, руководствующейся высоким нравственным законом восприятия чужой беды как своей, стремящейся понять, разобраться, оценить, измерить собою и своей историей сегодняшний мир другого народа. В «Путевых письмах к С. Н. Бегичеву» Грибоедов, описывая персидское гостеприимство в Ереване, то в шутливо-ироничном тоне, то язвительно-разоблачительном, неожиданно заключает: «Но, в каком бы виде оно ни было, гостеприимство должно притупить стрелы насмешливых наблюдателей…»[6]. И ещё: «Разгорячённый тем, что видел и проглотил, я перенёсся за двести лет назад в нашу родину. Хозяин представился мне в виде добродушного москвитянина… фараши… – его домочадцами, сам я – Олеарий. Крепкие напитки, сырые овощи и блюдцы с сахарными барашками – всё это способствовало к переселению моих мыслей в нашу седую старину, и даже увёртливый красный человечек… право, нельзя ручаться – из каких он, этот аноним… – я видел в нём Маржерета, выходца при Дмитрии, прозванном Самозванцем, и всякого другого бродящего иностранца того времени, который в наших теремах пил, ел, разживался к своим, ругательством платил русским за русское хлебосольство…»[7].

В письме к издателю «Сына отечества» Грибоедов возмущается тем, что в русской прессе закавказская действительность освещается по турецким слухам. «…если здешний край в отношении к вам, господам петербуржцам, по справедливости может назваться краем забвения, то позволительно только что забыть его, а выдумывать или повторять о нём нелепости не должно».[8]

Уважение к себе, к своему народу, к своей стране обязательно означает уважение к другому народу. Сегодня для нас это хрестоматийная истина. Но тогда, в век классовой и национальной ограниченности, даже передовые люди эпохи не были свободны от такого греха.

Грибоедов был одним из первых русских деятелей, который вплотную занялся проблемами Закавказья, осуществляя идею дружбы народов, предвидя их дальнейшую общую с Россией судьбу, понимая, что «в нужде и недостатках всякого рода редко преуспевают добродетели»[9], что только просвещение этих народов и их стремление «самим быть творцами нравственно улучшенного бытия своего»[10], а не рабская покорность и темнота, могут стать залогом будущего благополучия и могущества своей родины.

Такой склад ума, способность рассматривать и оценивать реальность, исходя из чёткой выверенной логики жизни, взгляд художника-мыслителя способствовали возникновению исторической концепции, которая обязательно предусматривает высокий уровень культуры и образования, но не равнозначна им. Именно эти качества предопределили исключительную роль и исключительное место Грибоедова в истории Армении Нового времени.

Сопоставление личности с проблемами, судьбами, исторической биографией целого народа может представиться надуманным. Пусть даже личности выдающейся и малого народа, лишённого уже на протяжении веков государственности и самостоятельности, хранящего почти шестивековое молчание на поприще мировой культуры и мысли.

Но такое сопоставление с одной стороны раскрывает новые аспекты осмысления, познания и оценки исторических фактов и эпохи, с другой – оно помогает выстраиванию концепции личности художника и её роли в истории.

Есть конкретные исторические факты, которые связывают имя Грибоедова с Арменией. Это его пребывание в Ереване и описания его во время своего первого путешествия из Тифлиса в Персию зимой 1819 года, посещение Эчмиадзина, определение пунктов Туркманчайского договора, одним из авторов которого был Грибоедов, относящихся к армянам, его работы: «Проект учреждения Российской закавказской компании» и «Записка о переселении армян из Персии в наши области», факт первой постновки комедии «Горе от ума» в Ереване в 1827 году, набросок трагедии «Радамист и Зенобия», задуманной на материалах из истории Армении, и т. д.

Однако, чтобы наиболее полно и глубоко осознать эту связь, нужно рассмотреть более широкие аспекты личности и истории – что собой представляла Армения этой эпохи и кем явился для неё Александр Сергеевич Грибоедов.

Грант Матевосян в предисловии к книге «Твой род» пишет: «И если бы что случилось с памятью человечества, я мог бы по образу и подобию своих односельчан … слепить наново кодекс человеческой нравственности»[11].

Кодекс человеческой нравственности можно слепить и по образу Александра Сергеевича Грибоедова, не идеализируя, не упрощая его, а именно рассматривая во всей сложности, неоднозначности его натуры и эпохи, в которую он жил, действовал, любил, ненавидел и творил.

«Люди не часы; кто всегда похож на себя и где найдётся книга без противоречий?»[12].

В статье «Личность Грибоедова» С. А. Фимичев пишет: «Странной казалась судьба Грибоедова уже ближайшим его потомкам. С одной стороны, автор полузапрещённой комедии, отчаянно смелой сатиры… С другой – опытный дипломат, в несколько лет сделавший блестящую карьеру, оборванную трагической гибелью… Сначала вольнолюбивые идеалы юности, дружба с декабристами, творчество – потом трезвый расчёт, чины и награды, дружба с Булгариным, творческое бесплодие…. Перевал – 14 декабря 1825 года, Следственный комитет и «очистительный аттестат». Такова схема, которая нередко определяла беглые замечания и пространные суждения о Грибоедове. Убогая схема! Ибо в неё не вписывается главное дело жизни Гробоедова – его бессмертная комедия»[13].

Действительно, вся дипломатическая деятельность Грибоедова на Востоке, закончившаяся его трагической гибелью, на первый взгляд представляется мелкой и бесславной по сравнению с главным делом его жизни – комедией, проникнутой “глубокую истиною русской действительности” по славам Белинского, комедией, которая ознаменовала собою начало русского критического реализма – мощного направления, впоследствии ставшего школой мировой литературы и искусства. Все другие произведения Грибоедова, конечно же, никак не могут сравниться с нею, о литературных же замыслах будущих произведений («1812 год», «Радамист и Зенобия») окончательного суждения вынести невозможно, несмотря на всю важность их тем. Мы невольно оцениваем их мерой его же комедии, однако, исходя из его поистине феноменальной личности, следовало бы ожидать, что в исполнении, быть может, они явились бы столь же неожиданными, неугаданными, революционными, как и его комедия.

Личность Грибоедова не исчерпывается ни его гениальным созданием, ни его патриотической деятельностью дипломата и учёного, ни его политическим мировоззрением, предвосхитившим великое будущее своей страны и народа.

Оценить и понять эту личность возможно только принимая в ней всё – не только внешний блеск, «беспредельные замыслы», ум и способности, мужество воина, но и, казалось бы, противоречащие его качества – непомерное честолюбие, претендующее на власть, равную монаршей, высокомерие просвещённого барина по отношению к «варварскому краю», расчёт и хитрость политика. Да, всё это вместе, но обязательно выверенное особым нравственным законом личности, в самой органике которой совмещаются боль ближнего и собственная миссия в жизни.

«Ах, избалованные дети тучности и пищеварения… Переселил бы я их в сокровенность моей души, для неё ничего нет чужого, страдает болезнию ближнего, кипит при слухе о чьём-нибудь бедствии; чтоб раз потрясло их сильно, не от одних только собственных зол», – пишет Грибоедов В. К. Кюхелбеккеру[14].

Но человек, страдающий «болезнию ближнего», способен стойко и невозмутимо наблюдать, как приглашают в Нальчикскую крепость, чтобы «схватить и арестовать» «храбрейшего из всех молодых князей» «вольного благородного» народа Кабарды, и как убивают его и его друга на глазах отца, преданного русским, только за то, что тот не разделяет любви к России. Тоном бесстрастного летописца Грибоедов описывает эту сцену в письме к тому же Кюхельбеккеру от 27 ноября 1825г.: «Старик и некоторые с ним пришли к Вельяминову с просьбою не употреблять насилия против несчастного смельчака, но уступить в том случае было бы несогласно с пользою правительства»[15].

Мало того, Грибоедов, по собственному признанию, «навязывается» Алексею Петровичу Ермолову в поход на Чечню, о чём сообщает С. Н. Бегичеву: «Теперь это меня несколько занимает, борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением …. Будем вешать и прощать и плюём на историю»[16].

Что это? Невольный и такой естественный цинизм сильного, победителя? Да, и это, ведь всё высказано так чётко и откровенно, что было бы ханжеством отрицать это. Но одновременно – какое прозрение, какая горькая разоблачительная самооценка – «барабанное просвещение» против свободы… «Плюём на историю»!

Но тогда зачем он «навязывается»? Ведь изменить что-то или помешать он не может, да и таких иллюзий нет у него.

Пушкин, оценивая «Горе от ума», признавал право драматического писателя самому избирать правила для своего творчества, по которым его и следует судить[17]. Каждый раз при встрече с новым, при возникновении необходимости судить и оценить его эта мысль оспаривается, и каждый раз она побеждает, если дело касается истинно-художественного, новаторского. Так происходит в искусстве.

Феномен незаурядной личности схож с феноменом искусства. К ней нельзя применить правила и нормы, пришедшие извне, она становится той нравственной мерой, которая оценивает реальность и историю.          

Такой личностью и предстаёт Грибоедов во всей совокупности своих созданий, дел и раздумий, если только употребить чуть-чуть воображения и восполнить неизбежные из-за утекшего времени пустОты на полотне его жизни.

«Наблюдать деятельность других можно не иначе, как лично участвуя в делах – одинаково при изучении света или любви. Нужно самому упражняться в том, что хочешь изучить»,– пишет Грибоедов в дневнике об Эриванском походе 1827 года[18].

Он не сторонний наблюдатель событий, а непосредственный их участник – вот его позиция, активная, деятельная. И ведь не только «при изучении света или любви», но и кровавых моментов истории, когда праведное дело защиты границ родины подчас оборачивается беззаконием и насилием. Какой железной волей и твёрдостью характера надо обладать человеку с горячим сердцем, чей «рассудок затмевается и нравственность гибнет без пользы ближнему»[19], чтобы сознательно выбрать себе такую долю? И во имя чего?

Не во имя «пользы правительства», которую он никак не может приравнять к пользе народа – «польза сардаря не есть польза общая»[20]. Это он пишет о персидском правителе Еревана, но сардаром называет и русских правителей: «Холод до костей проникает, равнодушие к людям с дарованием; но всех равнодушнее наш Сардар; я думаю даже, что он их ненавидит»[21]. И пишется это, конечно, не из корыстного честолюбия заслужить чины и премии – слишком дорогая цена для этого.

Глубоко и серьёзно осознавая историческую миссию русского государства в отношении народов Кавказа и Закавказья, Грибоедов не по обстоятельствам только, а по долгу участвует в этих походах, «упражняется в том, что хочет изучить», и делает выводы: «Нет народа, который бы так легко завоёвывал и так плохо умел пользоваться завоеваниями, как русские…»[22]. И ещё: «Но действовать страхом и щедротами можно только до времени; одно строжайшее правосудие мирит покорённые народы с знамёнами победителей»; «… хороших начальников вовсе нет»[23].

Вот эта трезвая и жёсткая оценка действительности и готовность взвалить на себя бремя ответственности за неё двигают всеми его помыслами и поступками. Не наивным смельчаком-романтиком и вовсе не ловцом «счастья и чинов» выступает А. С. Грибоедов в своей восточной эпопее, а великим патриотом России, сознающим, что нужны деловые, здравомыслящие, просвещённые и гуманные правители для управления её завоеваниями. Вот объяснение и почва его так называемого честолюбия к власти.

«...Всё сходится в признании этой необычайной силы. Она пришлась не ко времени, не к народу, не к общественному строю, и погибла. …Но, когда возможно будет создать историю энергии в России, в самом широком смысле, имя Грибоедова будет одним из лучших её украшений»[24], – пишет профессор А. Н. Веселовский в начале 20-х годов.

Историческая логика фактов, раскрывающаяся при изучении жизни и деятельности А. С. Грибоедова на Востоке, и в их свете складывающаяся определённая концепция его личности ещё раз убеждают нас в том, что не Ермоловы и Паскевичи, даже при всех их достоинствах, делают историю, которой потом гордятся потомки, а люди, подобные Грибоедову, творцы и созидатели, великие граждане своей страны и эпохи.

И поскольку, волею обстоятельств ли, судьбы или своей неуёмной, невмещающейся в привычные рамки, натуры, Грибоедов оказался непосредственным участником и свидетелем биографии Армении, то и вошёл в её историю как полноправный гражданин вместе с армянскими просветителями-гуманистами той эпохи: Хачатуром Абовяном, Арутюном Аламдаряном, Месропом Тагиадяном и другими.

Что же собой представляла Армения, когда она вступила в эпоху Грибоедова и своей Новой истории?

«Но ты, некогда знаменитая Армения, ты, оставившая нам столько памятников могущества, богатства и искусств своих, памятников, доселе изумляющих нас, – что предстоит тебе? Явишься ли ты снова на попроще славы, или грустным сынам твоим определено вечно унылое существование?»

(Е. Лачинов)[25].

Уже с конца XIV века, когда Армения потеряла самостоятельность, началось многовековое безвременье в жизни армянского народа. Бесконечные варварские нашествия, разорения и великий гнёт привели к концу XVIII века к разделению Армении между Персией и Турцией, государствами с военно-феодальным режимом, олицетворяющими самые жестокие формы восточной тирании, где жизнь всякого подданного зависела от прихоти и каприза тирана – шаха, султана, хана и т. д. по иерархической лестнице. «И эта лестница слепого рабства и слепой власти здесь беспрерывно восходит да бега, хана, беглер-бега и каймакана, и таким образом выше и выше»[26], – пишет Грибоедов в «Путевых письмах к С. Н. Бегичеву» в 1819 г. при первой поездке в Персию через Армению. И ещё: «Армяне живут хуже татар...»[27].

Да, жизнью христианина-армянина, уже независимо от социальной иерархии, мог распорядиться каждый правоверный мусульманин. Безнаказанный грабёж, насилие, хищническое разорение вплоть до физического уничтожения стали нормой жизни для армянского народа. Народа, чьё богатое духовное наследие в эту эпоху всего лишь бремя, не позволяющее, не дающее возможности освободиться от самого себя и раствориться в своих поработителях. Это – единственное условие жизни, но именно оно и означает в конечном счёте смерть.

И факел прошлой славы – всего лишь крест судьбы и долга, который надо нести до конца, идя к исчезновению ли, возрождению? Беспросветна реальность, в которой высокая культура уходит в прошлое. Но, очевидно, как генетический код личности – в человеке, в каждом народе заложено природой нечто, что отчасти предопределяет его историческую судьбу и предназначение. Большим народам выпадает испытание силой, правом, победой, им надо с честью пройти его и остаться на высоте гуманистических идей. Трудно выдержать бремя победы и ответственности перед ней. Но неизмеримо труднее сохранить свое человеческое достоинство после сокрушительных поражений и геноцидов, не замкнуться в ненависти к миру, не стать жертвой этой ненависти. Не жаждать реванша, а только не отрекаться от себя, от своей боли, от неоплатных долгов своих отцов. И с любовью и верой продолжать своё дело. «…Примириться с судьбой и смотреть на … несчастья как на горнило нравственное», как учит нас Грибоедов[28].

Эта нелёгкая задача выпала на долю армянского народа – после всех потерь и уничтожений очищаться нравственно и находить в себе силу выдержать, бороться, жить.

И снова Грант Матевосян (часть цитаты мы приводили выше): «И если бы что случилось с памятью человечества, я смог бы по образу и подобию своих односельчан… слепить наново кодекс человеческой нравственности. Кстати, нечто подобное на памяти нашего народа уже было: тот край, в котором я родился на свет божий, это маленькое село шестидесяти-семидесяти очагов под названием Ахнидзор в 1798 г. уже было стёрто с лица земли в результате нашествия персидского шаха Ага-Махмед хана, а может, и того раньше – турецкими и арабскими набегами – во всяком случае, в 1798 г. оно было уничтожено в последний раз. Так вот, в тысячекратно разоряемом этом красивом ущелье лет этак сто пятьдесят назад жил парень по имени Ованес… У этого Ованеса ничего за душой не было… Он да жена, назовём её Евой, да пара рук, да армянский один язык. Наше село, каким я его помню, населено было их потомками, это был уже целый мир со своими полями, гумнами, лугами, родниками, звонкой школой о двести учеников и с памятью»[29].

Вот и загадка феникса, возрождающегося из пепла – пара трудящихся рук, язык и память народа.

Память... Но память – это прежде всего незаживающие раны, боль и моральный ужас постоянного уничтожения. Не безумие ли это? Способствовать, сознательно продлевать эту фатальную реальность? Вопреки фактам, вопреки здравомыслию принимать весь этот ужас и не сдаваться? Конечно же, нам из нашего сегодняшнего благополучия, из нашего «социалистического далёка» (Маяковский: «коммунистическое далёко») легко принимать, совчуствовать и оценивать это многовековое безумие народа. Ведь самим ходом истории, исторической логикой событий, оправдано это «великое противостояние». Но и сегодня наши оппоненты, оценивая вещи холодным, рациональным разумом, не находят оправдания многомиллионным жертвам человеческих жизней, которых можно было избежать, отрекаясь от себя, от своего языка, религии, культуры, в конечном счёте – памяти. И ведь отрекались тоже, от родины, страны, приспосабливались, хитрили, шли на недопустимые компромиссы...

Уже с конца XIV века, после падения Анийского царства и потери государственной самостоятельности начинается массовая эмиграция и расчленение армянского народа. Так образуются армянские колонии в самых разных странах – в России, Польше, Голландии, Индии, Италии, Австрии и т. д.

И если в самой Армении феодальный и религиозно-национальный гнёт надолго задушили духовную жизнь народа, то в армянских колониях, находящихся большой частью на путях развивающихся мировых рынков и капитала, с XVIII века начинает пробуждаться культура на основе просветительских обществ, национальных школ, театров при школах, армянских издательств и т.д. Иноземные захватчики, покорив страну, не смогли покорить дух народа, уходящий корнями в прошлое, и народ, разделённый территориально, объединялся единственно своим стремлением к свободе и самостоятельности. В различных уголках земли он делал то великое и то малое, что способствовало осуществлению этой идеи.

В колониях создавались школы, типографии и литература, в самой Армении велась бесконечная народно-освободительная борьба. Почти двухвековая освободительная борьба армянского народа за свою независимость стала той почвой, на которой сложилась и развивалась определённая идеология. Она стала той мерой, которой оцениваются достижения культуры народа конца XVIII и начала XIX века.

Идеи освобождения народа и образования самостоятельного государства предопределили духовную жизнь и творчество народа, стали основным содержанием общественной мысли, литературы и всего просветительского движения.

Разбросанность и расчленённость народа вместе с явной и неизбежной ущербностью, как ни парадоксально и даже кощунственно это звучит, имела и свои преимущества, заключающиеся прежде всего в относительной безопасности жизни, а кроме того в возможности вобрать в себя всё лучшее и передовое в мировой культуре эпохи. Армянская общественная мысль питалась великими всемирно-историческими событиями времён Французской буржуазной революции, Греческого восстания и Восстания декабристов в России, национально-освободительных войн Италии, борьбы индийского народа против завоевателей. Всё это формировало и укореняло идеи армянского просветительства.

Наиболее яркими представителями передовой буржуазно-демократической идеологии явились армянские просветители конца XVIII и начала XIX века, жившие и творившие в Индии – Мовсес Баграмян и Шаамир Шаамирян.

Мовсес Баграмян, который по праву считается зачинателем армянской политической литературы, в своём произведении «Новая тетрадь, призывающая к пробуждению», изданном в Мадрасе в 1772 году, ставит вопросы просвещения народа путём изучения своей истории и освоения европейской культуры, считая обязательными эти условия для пробуждения национального самосознания народа, призванного бороться за свою независимость и права. Мовсес Баграмян считает оправданными любые жертвы на этом пути во имя будущего, когда народ удостоится права наследовать свою культуру и станет хозяином своей судьбы.

Книга, названная «Капканом славы» (изданная в Мадрасе в 1773 году, другой вариант перевода названия – «Западня честолюбия») Шаамира Шаамиряна представляет собой проект государственного строя и законодательства будущей Армении, которую он видит общественной республикой, самоуправляемой народом. Проект Шаамиряна – это по сути первая армянская конституция, в которой отразилось влияние идей французских просветителей.

Разделённые тысячами километров от Армении, деятели индийской колонии очень внимательно следили за событиями, происходящими на родине и в России, за развитием передовой демократической мысли. Этим и объясняется тот факт, что в начале 80-х годов XVIII века Шаамир Шаамирян через Овсепа Аргутяна-Долгорукого (духовного предводителя российских армян и политического деятеля) представляет русскому правительству проект будущей Армении и армяно-русского союза, наивно отождествляя народные интересы с интересами правительства. Естественно, что царское правительство отвергает его смелый проект. Не осуществляется и его идея издания своей книги в России. Ни о республиканском строе, ни о самоуправлении Армении ещё не могло идти речи. Армянскому народу предстояло пройти почти полуторавековую историю поражений, вплоть до геноцида в Османской империи 1915 году, прежде чем наступило время осуществления идей армянских просветителей.

«Мы по опыту жизни знаем, мы верим этой великой силе и живому чувству, верим тому, что она (Россия) положит конец бесконечной резне армянского народа, бесконечному позору цивилизованного мира»[30].

(Ованес Туманян. Вчерашняя история и сегодняшняя действительность).

Такова Армения эпохи Новой истории. С одной стороны – политическая, просветительская, ещё в зачаточном состоянии, мысль, оторванная от конкретной социально-экономической и национальной почвы, с другой – тёмный, угнетённый народ самой географической Армении, жестоко расплачивающийся за победы и поражения в войнах крупных держав – России, Турции и Персии, но не перестающий сопротивляться, принимающий самое активное участие во всех войнах, организующий национальные отряды, открыто выступающие на стороне русских, и создающий тайные связи с русским командованием для передачи ей сведений о противнике.

И если Александр Сергеевич Грибоедов был знаком с историей древней Армении и мог приблизительно знать о её российских деятелях своего времени и о тех единичных произведениях армянский литературы, которые издавались в России, то об остальной армянской культуре не имел представления. Эта культура стала достоянием самих армян только после Октябрьской революции.

Знал Грибоедов, видел и сталкивался в своей деятельности с народом, который уже почти не сознавал ни себя, ни своей культуры. Однако политические идеи Грибоедова в отношении народов Закавказья, и, в частности, армян не только удивительным образом во многом совпадают с идеями армянских просветителей эпохи, но иногда ещё более реалистичны.

«Вот другой день пребываем в армянской столице, любезный друг»[31], – пишет Грибоедов Бегичеву из Еревана 4-го февраля 1819 года. Ереван не был исторической столицей Армении, в то время это столица персидского ханства, Армении как таковой не существует. Историки задавались вопросом – что это: невольная ошибка или гениальное предвидение? Ни то, ни другое. Потому что ещё раньше в тех же «Путевых письмах…», делясь своими впечатлениями о А. П. Ермолове с Бегичевым, Грибоедов пишет: «Я… сказал ему: «Не обрекайте нас в жертву, ваше превосходительство, если когда-либо будете воевать в Персии» (по-французски). Он рассмеялся, сказал, что это странная мысль. Ничуть не странная! Ему дано право объявлять войну и мир заключать: вдруг придёт в голову, что наши границы не довольно определены со стороны Персии, и пойдёт их расширять по Аракс!»

Естественно, что эта мысль не «вдруг пришла в голову» Грибоедову, а продиктована его политической дальновидностью.

Это чёткая историческая концепция и на её основе трезвый расчёт по логике жизни, по законам прогресса – движителя жизни в понимании Грибоедова.

Установление твёрдых законов в Закавказье, учреждение гражданских прав, создание школ и других просветительских учреждений для населения – вот программа Грибоедова. В противоположность имперской колонизаторской слепой эксплуатации края, Грибоедов преследовал цель превратить Закавказье в одну из цветущих областей России, видя в том свой долг патриота и гражданина.

«Если благие нравы, любовь к отечеству и воинственный дух народа в защиту политического бытия своего основывают силу и прочность государства, то с сим вместе сопряжены условия непременные, как тело с душою: способы прокормления, одежда, строения, приспособленные к климату, доходы верные и их приращение, по мере возрастающих удобств и приятностей жизни... В нужде и недостатках всякого рода редко преуспевают добродетели»[32].

«Наконец правильное разделение работ займёт каждого по способностям, и в общем движении, направленном к истинно благим видам, край сей, можно сказать, возродится для новой, неведомой ему доселе жизни»[33].

«Таким только образом исчезнут предрассудки, полагавшие резкий рубеж между нами и подвластными нам народами, и сие будет совершенно соответствовать высшим видам наших человеколюбивых монархов, равно благотворящих всем своим подданным, какой бы они нации ни были. Через сие создалась и возвысилась Россия»[34].

Мы привели выдержки из «Проекта учреждения Российской Закавказской компании», составленного Грибоедовым в 1828 году. К этому же времени относится и трактат «Некоторые предположения о Грузии и сопредельных ей областях», авторы которого не указаны, но есть факты, свидетельствующие о том, что он создался в армянских образованных кругах Москвы и что в его составлении принимали участие Хачатур Лазарян, Александр Худабашян, К. Аргутян- Долгорукий, М. Сперанский[35].

В этом трактате также ставятся важные государственные и политические вопросы, одновременно представляющие как интересы малых наций – прежде всего армян – так и России. В нём предлагаются меры «для преуспеяния в обширных политических видах и выгодах великодушной Российской державы, для вящего обеспечения областей Грузинской, Эриванской, Нахичеванской и других, простирающихся к Каспийскому морю: для блага народов сих стран, населённых из различных племён, привыкших к набегам, к потрясению частного и общего спокойствия…»[36].

Обратите внимание: также и «для блага различных племён, привыкших к набегам…». Ведь от этих набегов больше страдали те же армяне.

И Грибоедов, и армянские деятели эпохи будущее России и народов, входящих в неё, видят в гражданском и национальном равноправии. Самая высокая, строгая справедливость, нетенденциозная, не устанавливающая неравенства между людьми, нациями, не отдающая предпочтения своей религии, объединяет устремления Грибоедова и армянских деятелей. Твёрдые конституционные права и законы – в этом видят они залог будущего.

Выше мы уже говорили об исключительной способности Грибоедова чётко и беспристрастно оценивать с точки зрения будущего и истории события настоящего, когда это касалось жестокой расправы Ермолова с кочевниками-кавказцами. «Плюём на историю» – характеризует такую деятельность Грибоедов-гуманист.

О том же свидетельствует и его запись в «Дневнике возвратного путешествия в Персию» (январь – февраль 1820 года) о главнокомандующем русскими войсками в Грузии Цицианове: «Цицианов армянам: «Я и об живых об вас небрегу, стану ли возиться с вашими мёртвыми»[37]. Две коротенькие строчки без комментариев, но уже сами по себе они – порицание и приговор такому отношению к людям.

Уже с конца XVII века армянские прогрессивные деятели народно-освободительного движения понимали, что действительную помощь в борьбе можно ждать и получить только от России. И русская ориентация стала в дальнейшем основным направлением политической мысли Армении.

С присоединением Восточной Армении к России для многочисленных армянских колоний открывается возможность переселения на вновь приобретённую родину. И к этому призывают народ его деятели. «Да будет благословен тот час, когда благословенная нога русского вступила в светлый мир армянский», – пишет Хачатур Абовян в «Ранах Армении». Месроп Тагиадян призывает народ как можно раньше объединиться под покровительством русских и начать трудиться для благоустройства Армении.

Переселением персидских армян в Ереванскую и Нахичеванскую области занимался Грибоедов. И ианимался не только по долгу службы, который всегда был для него долгом чести, но и по самому высокому нравственному долгу перед народами – своим и другими. Об этом свидетельствует его переписка с правительством по этому вопросу и его «Записка о переселении армян из Персии в наши области».

«К нам перешло до 8 тысяч армянских семейств, и я теперь за оставшееся их имущество не имею ни днём, ни ночью покоя, однако охраняю их достояние и даже доходы...» – пишет Грибоедов В. С. Миклашевичу от 3 декабря 1828 года из Тавриза[38]. А в письме к Паскевичу «не официально, а «как думает» возмущается недопустимым управлением армянскими областями со стороны властей: «…у беков и ханов мы власть отнимаем, а взамен даём народу запутанность чужих законов. Тех, которые нам вверились и оставили отечество, оказавших даже услуги, мы трактуем, как нищих…»[39].

В этом весь Грибоедов, его уникальный человеческий талант, его непомерное чувство собственного достоинства. Когда он говорит «мы» – это значит мы - русские, государство. Это не высокомерие, а высокая мера ответственности, высокая мера нравственности духа.

В одном из писем Бегичеву Грибоедов говорит о Феодосии: «На этом пепелище господствовали некогда готические нравы генуэзцев: их сменили пастырские обычаи мунгалов с примесью турецкого великолепия: за ними явились мы, всеобщие наследники, а с нами дух разрушения: ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного. – Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут, когда исчезнет русское племя, как им поступать с бренными остатками нашего бытия»[40].

И снова об уважении к себе и другим, об уважении к созиданию и созидателю, кем бы он ни был, о памяти человечества, об ответственности перед будущим. Смелость открыто высказывать своё неприятие, мужество борца и гражданина ненавидеть несправедливость, косность, варварство во всех его видах и быть хозяином своей любви и ненависти.

Чем подробнее и разностороннее изучается наследие Грибоедова – литературное и практическое, общественное и духовное, – тем неоспоримее становится убеждённость, что не было в этой личности ничего второстепенного, мелкого, случайного.

Его духовное наследие не ограничивается бессмертной комедией, которой было бы вполне достаточно для гения. Сюда входят и все его жизненные эпопеи – отечественная война 1812 года, декабристы, бесконечные путешествия, государственная служба и, в том числе, армянская эпопея.

1984

[1]В.А. Парсамян, Грибоедов и армяно-русские отношения. Ереван 1947, стр. 182.

[2]Там же.

[3]И. Ениколопов, Грибоедов и Восток. Ереван, 1954, стр. 181.

[4]Парсамян, стр. 184.

[5]Там же.

[6]А. С. Грибоедов, Сочинения в двух томах. Москва, 1971, т. II, стр. 133.

[7]Там же, стр. 133, 134.

[8]Там же, стр. 56.

[9]Там же, стр. 97.

[10]Там же, стр. 109.

[11]Грант Матевосян, Твой род. Повести и рассказы. Москва, 1982, стр. 5.

[12]А.С. Грибоедов, Т.П., стр. 256.

[13]А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. Москва, 1980 г.

[14]Грибоедов, стр. 217.

[15]Там же, стр. 254-255.

[16]Там же, стр. 256.

[17]А.Н. Соколов. История русской литературы XIX века. Москва, 1977, стр. 233.

[18]Грибоедов, стр. 174.

[19]Грибоедов, стр, 272.

[20]Там же, т. П, стр. 137.

[21]Там же, стр. 267.

[22]Там же, стр. 160.

[23]Там же, стр. 257.

[24]А. Н. Веселовский. А. С. Грибоедов (биография), Москва, Звезда, без года, стр. 5.

[25]И. Ениколопов, Грибоедов и Восток. Ереван, 1954, стр. 95.

[26]Грибоедов, т п, стр. 137.

[27]Там же, стр. 154.

[28]Грибоедов, стр. 218.

[29]Грант Матевосян. Твой род, стр. 5.

[30] «Отзвуки присоединения Восточной Армении к России в армянской литературе», Ереван, 1978.

[31]Грибоедов, т. п. , стр. 129.

[32]Грибоедов, т. 2, стр. 97.

[33]Там же, стр. 110.

[34]Там же, стр. 113.

[35]В.А. Парсамян. Грибоедов и армяно-русские отношения. Ереван, 1947г., стр. 140-156.

[36]В. А. Парсамян. Грибоедов и армяно-русские отношения. Ереван, 1947г., стр. 245.

[37]Грибоедов, т.2, стр. 153.

[38]Грибоедов, т. 2, стр. 319.

[39]Попова. Грибоедов-дипломат. Москва, 1969, стр. 132.

[40] Грибоедов, т. 2, стр. 251.

18:33 Декабрь 03, 2019