"Сухой остаток" методологии. Часть первая

«Сухой остаток» методологии[1]. Часть первая

См. оригинал публикации здесь.

См. пдф вариант здесь.

Обозначение «сухой остаток» возникло на семинаре в Центре Щедровицкого, когда я пытался презентовать свои попытки найти общий язык на английском, с англоязычными аудиториями, по поводу методологии. Использовал это понятие впервые, по-моему, Дмитрий Реут (см. здесь или здесь).

«Сухой остаток» означает, что из всего тела, души и духа методологии это—та ее часть, которая передаваема сквозь культуры. Так как культуры более резистентные образования, чем профессиональные области и социальные слои, тот факт, что сухой остаток передаваем сквозь культуры, означает также, что он передаваем и сквозь профессии и сквозь социальные слои. В данном утверждении нет допущений насчет верности или истинности передачи-восприятия и т.д. Наша мысль—скачет, как если бы пёс скакал иноходью, выдвинув зад, боком. Понятие «сухой остаток» возникло по поводу проблем перевода парадигм. Не имея понятия, самим «явлением» я оперировал и до того. Частями этого «явления» эксплицитно оперируют те, кто организует и проводит креативные игры, а имплицитно—те, кто вообще принимает решения, т.е. все вообще. Но понял я, что это есть мини-парадигма, только во время того семинара.

Парадигма—это не сводимый ни к чему другому целостный набор понятий, которые осуществляются в многочисленных вариациях, но являются заключёнными в определённый системно-структурный каркас по отношению друг к другу. Я присоединяю понятие «мини» к понятию «парадигма», чтобы не путать данную парадигму с культурными, научными и другими (макро, мега) парадигмами в смысле Куна. Морфология состоит из минипарадигм, таких, как система спряжения или склонения. Такой же минипарадигмой является то, что я ниже предложу: «сухой остаток». Эта «штука» применима и применяется при принятии решений и решении проблем. Для меня лично это наилучший метод, способ, алгоритм для принятия решений и решения проблем[2]. Любых. В любых областях деятельности. Поэтому она междисциплинарна, многопрагматична, целеполагающа (телеологична) и ценна/ценностна (аксиологична). Это—принцип, закон (в смысле закономерность), системно-структурное единство категорий. Однако данная минипарадигма пока еще не приняла окостеневшую форму закона (в смысле необходимого диктата действия, джихада действия), как минипарадигмы морфологий: для этого необходимо, чтобы люди убедились и согласились с тем, что принятие решений именно так и происходит, а если нет, то должно, и чтобы это вошло в учебники и стало зазубриваться. Но даже если этого и не произойдёт в ближайшем будущем, закономерная сущность данной минипарадигмы останется незыблемой.

«Сухим остатком» методологии является следующее утверждение: в эксплицитной форме любой процесс (особенно коллективный) принятия решения и решения проблем включает в себя некий минимум, не сводимый ни к чему набор стадий, приёмов, понятий, среди которых (то, что я называю): расширение контекста; распредмечивание; выуживание проблем из задач; рефлексия; достижение опустошения; креация; создание мыследеятельностной машинки, способной «выпекать» проекты; «выпекание» проектов; реализация проектов. 

Данный список может быть чуть меньше или чуть больше. Некоторые из позиций этой парадигмы более стадиальны, а другие—менее. Проект можно реализовывать без предыдущих стадий, но не стоит. Тогда как рефлексию, к примеру, можно и нужно проводить при любой из стадий. Поэтому понятие рефлексии находится в другой плоскости по отношению к более стадиальным понятиям. Рефлексия—метод, но и стадия (движения мыследействия вперёд), а расширение контекста—стадия, но и метод. На каждой стадии можно проводить очередной круг сухого остатка, т.е. в момент построения машинки можно вновь пройти, в который раз, через весь круг от расширения контекста и до реализации проекта, где в данном случае проектом будет построение машинки, и т.д. Чтобы достичь рефлексии можно начать с расширения контекста, сделать рефлексию для рефлексии, создать машинку для рефлексии, выпекать проекты по рефлексии, и т.д. Т.е. данная минипарадигма может быть и микро/нанопарадигмой, и мегапарадигмой.

Моё личное добавление к ранее существующим операциональным понятиям («машинка», «рефлексия», «проект» и т.д.) здесь сводится к самому первому понятию: «расширение контекста». Остальное уже было. Правда, было в разных кругах. И в разных смыслах. Все понятия, кроме «креации» в данном контексте и в данных смыслах, в рамках данной минипарадигмы, использовались уже самим Г.П. Щедровицким. Понятие «креации» в данную минипарадигму было введено армянской школой методологии. Другим моим добавлением является утверждение о применимости данной парадигмы всегда и везде, в частности для принятия решений и решения проблем; королларием этого утверждения является утверждение, что данная парадигма и налична всегда и везде при мыследеятельности, включая её редуцированные формы. Раз это парадигма, так оно и должно быть, не правда ли?

Особое сопротивление у некоторых вызывает внесение в данную парадигму эксплицитно сформулированного понятия «креация». Критика сводится к тому, что креация неэксплицитно (имплицитно) предполагалась и наличествовала в парадигме и без экспликации (см., опять же, здесь). Ну что ж. Парадигмы флюидны: можно выразить смысл каузатива, даже если он отсутствует в данном конкретном языке. Но морфология языка, где в системе склонения есть каузатив, на данную категорию более эксплицитна, чем морфология без оного[3]. Вот и всё. Быть может, для прагматических целей, опять же, иллюстрации, обучения, для увеличения применимости данной минипарадигмы я выбираю данные ее эксплицитности. Как и в случае с «расширением контекста», то, что «креация» является ключевой составной частью данной парадигмы, необходимо, в наши времена, подчёркивать полемически, иначе есть вероятность, что креативность умерщвят.

Но начнём по порядку. Обсудим по одному каждую или почти каждую из предложенных категорий. Ранее более обсуждённые категории, естественно, не будут нуждаться в таком подробном раскрытии, как менее обсуждённые (быть может).

Расширение контекста

Понятие «контекста» здесь трактуется расширительно. Его модельным знаком является сумма «коммуникативной ситуации» и «контекста» per se, т.е. сумма всех данных о ситуации коммуникации, с которой начинается или должен начинаться процесс принятия решения или решения проблемы, и о контексте per se, т.е. знаково-текстовых аспектах формально-знаковых компонентов данной коммуникации, знаково-текстового окружения, тезауруса, облака вокруг коммуникации. Мы используем понятие «контекст» в заглавии данной подглавки как включающее оба понятия, хотя вернее было бы сказать «расширение контекста и коммуникативной ситуации». Ну вот, сказали.

Почему же расширение контекста парадигмально необходимо (т.е. необходимо, чтобы получить эксплицитно завершённую мини-парадигму по имени «сухой остаток»)?

В предстоянии принятия решения (и решения проблемы) нерасчленённое облако опускается на человека: необходимо что-то сделать. Но что? Или: необходимо сделать то-то и то-то, но чего-то не хватает, не хочется приниматься за делание этого, так как есть чувство, что это не то, или этого недостаточно, или это вообще не нужно делать, можно прожить и так, или это просто невозможно сделать. Тогда что же возможно? Итак, это облако нерасчленённо: его необходимо расчленить (sic! См. мои филиппики против аналитичности ниже), сделать его эксплицитную системно-структурную модель, но модель объектную, нежели предметную, говорит методология. (Зачем?—другое дело. То ли чтобы приняться за действие/решение, то ли чтобы вылущить проблему из-по-над задачами и понять, что именно еЁ необходимо решать, чтобы вытекающие из неё задачи стали осмысленными, и т.д.).

Системно-структурная модель без плана применимости, применения, прикладности, прагматики, функциональности не будет работать: поэтому уже в самом начале структуризации и системизации есть прагматический, волевой элемент. Он может выражаться по-разному: «Я так хочу!», или «Эх, будь что будет, но надо начать!». В отсутствие достаточных данных (обычная ситуация) человек умеет оперировать наличными данными, и неплохо ориентироваться в ситуации неопределённости.

Есть люди, которые не так видят предстояние принятия решения. Но это неважно. Я советую начинать с расширения контекста, причем с эксплицитного, сознательного, технологизированного. Это позволяет, используя знаковую обработку, обработку знаками и коммуникацией предварительное облако, выделить смысловые узлы (т.е. те узлы, на которых наиболее сильно прагматическое ударение, ударение применимости для дальнейшего). (Гипотеза: аспектуальное определение смысла: смысл есть прагматизация значений.—Близко к Щедровицкому)

Предположим обратное: мы начинаем как учёные или как бизнесмены старой школы: с сужения контекста. Неважно, хорошее ли настроение у продавца или плохое: он обязан продать энное количество товаров. Итог: товаров мало продано и будет всё меньше продаваться, ибо продавец не подчиняется схеме. Или: учёный выбирает две взаимозависимые переменные из облака и создаёт гипотезу (предметную модель). Затем ищет пути её проверки. Всё, что не относится к делу, он отсекает. Итог? Неприменимость и непроверяемость взаимозависимости кроме как одним единственным  путём (предложенным самим автором гипотезы). Мировоззренческое сужение: человек не способен применить навыки, выработанные в одной области (науке) для принятия решений в другой (жизни). Раскол между жизнью и деятельностью. Уход от возможности открытия. Эйншейн говорил: для создания теории относительности ему больше помог Достоевский, чем Гаусс. Говоря о креации ниже, мы рассмотрим одну из её формулировок: нахождение общего между наиболее отдалёнными и казалось бы не связанными друг с другом «вещами». Именно это, этот шанс открытия и отсекается сужением контекста, предметизацией и традиционализацией, запредмечиванием подходов к необходимости принятия решения и решения проблемы. Оппоненты возражают, что всё это—расширение контекста и т.д.—происходит в мозгу, в рамках облака, или даже в коммуникации, но затем отсекается, ибо ведь и креация требует связи именно между двумя или более конкретными «штуками», нежели всем и вся. Ну что ж: а остановиться? А оглядеться? А «подвесить» облако? А эксплицировать расширение контекста как ценность? А убедить, что хватит его расширять?

Есть два крайних подхода: «всё со всем связано» и «ничто ни с чем не связано». Однако если первый подход можно применить как фон для принятия решений (если, конечно, избежать дурной бесконечности и маниакально-конспирологического психоза), то второй невозможно: ведь даже научный подход, сужение контекста оперирует пониманием, что кое-что кое с чем всё же связано.

Некоторые склонны к синтетичному мышлению, другие—к аналитичному. Хотя синтетичное мне более симпатично, но долгие годы я учился аналитичному. В советской культуре синтетичное смешалось с синкретичным, т.е. синкретичное преподносилось как синтетичное. «Литература—бог, а философии не нужно, кроме как той, что содержится в великих литературных произведениях.» И т.д. На Западе аналитичность покорила мир и дошла до своего всеобщего развития, до расщепления сознания, до шизофрении идентичностей. Между тем—они оба всего лишь прием, они оба наличны, они оба имеют место быть, оба необходимы.

Без аналитичности не выжить человечеству и методологии, ведь высшая, третья часть схемы мыследеятельности—чистое мышление—есть результат наложения тяжелейшего фильтра аналитичности на всё, что претендует туда войти.

Кстати, просто как гипотеза: операциональными категориями, сеточкой, кирпичиками, фильтром в этой части схемы являются формальная логика, минипарадигмы из различных областей, кантовские и другие категории (система категорий), математика и т.д.

Западная аналитичность позволила мне в свое время преодолеть болезненный диалектизм советского и постсоветского мышления, поняв, что можно предположить существование монады—независимой ни от чего и висящей в «абсолютной пустоте», и можно, скажем, предположить, что любое понятие можно попытаться рассмотреть почти как вещь в себе (см. http://gazette-kreatiff.narod.ru/raspechatka/budushchee-edit-2007.rtf ). Но тут вопрос именно в этом «почти»: скажем, отказываясь от жёсткой связи между свободой и необходимостью и рассматривая свободу по-англо-саксонски, как монаду, мы на самом деле всё же исподтишка вносим контекст в наше рассмотрение, т.е. чистокровной монадности в мышлении быть не может, а лишь сугубо условная. Но как приём—важно уметь это делать, и особенно для принимающего решения: «Всё! Решено! И точка!» (остальное отсекается). «Не думать больше в этом направлении! Не рефлексировать!» (даже если принятое решение оказывается «ошибочным»). При применении данной минипарадигмы решения не могут оказаться ошибочными: они другого уровня решения, вне плоскости «верное версус ошибочное решение». Если решение предстоит «тяжёлое», человек заранее впадает в стресс. Опять же, расширение контекста помогает снять этот стресс, разобраться в нем, упорядочить его. Ведь что есть стресс, как не прессинговая синкретизация системно-структурной картины, от широкого нарицания мира—возврат ко мраку и мгле донарицательности, к облаку, туче?

Расширение контекста есть и сугубо служебный приём для начала правильного процесса принятия решения, и всеобщая ценность для восстановления вывихнутости мира, с одной стороны в синкретизм, а с другой—в аналитизм. В принципе это—нарицание, называние, т.е. первичное создание мира.

Для обозначения великих вещей я с ранних пор привык пользоваться служебными понятиями, которые более «ощутимы», «видимы» и указывают на эти великие вещи, как верхушка айсберга. Это сугубо технический приём, повторяющий принцип обозначения вообще, когда звуками «стол» мы обозначаем сам стол. Так и звуками «расширение контекста» мы обозначаем мини «создание мира».

Почему «расширение контекста» в начале всего процесса? А потому, что оно или вынужденно происходит, или, если этот этап пропустить, он возвращается и вспрыгивает на ушедший поезд позднее, т.е. он неминуем. Если в стрессе его избежать—то и решения «правильного» не достигнуть. Так давайте сознательно включим его в арсенал, в палитру наших приемов.

Чтобы было что распредмечивать, надо понять, где предметность, где запредмеченность, где затверделости. А для этого нет ничего лучшего, чем из пушки по кустам: пусть разлетается!

Есть несколько операциональных приёмов, используемых для начала расширения контекста. Обрисуем два из них: брейнсторминг и тезаурус. Брейнсторминг—изобретение Запада—прекрасный приём. Его проблема в том, что Запад им и ограничивается. После него процесс принятия решения возвращается к компетентным лицам/инстанциям и становится столь же волюнтаристически-нелегитимным, сколь и до него.

Брейнсторминг становится методологическим, если в его результаты, кроме всех идей,  входят пункты (в нашей схеме: 7., 8. и 9.) в любой очерёдности, независимо от того, они были кем-либо провозглашены или имплицитно подразумеваются:

ЧТО ДЕЛАТЬ?

1. Революцию
2. Шашлык
3. Севрюжину с хреном
4. Сплясать качучу
5. ...
6. ...
7. И всё, что вверху сказано, вместе
8. Любая конфигурация всех перечисленных пунктов
9. И кое-что ещё, чего сейчас не сообразили
10. И т.д.

Экспликация тезауруса даёт возможность разрешить две простенькие, но важные проблемки: чуть-чуть распредметить данное понятие и его носителей, а также навсегда отказаться от монокаузальных экспланаций (см. Рисунок 2).

Коммуникация. Как приверженец бахтинского подхода к коммуникации, я её считаю наибольшим приближением, ценностью, наиболее близкой к смыслу жизни и счастью «вещью». Для меня акт коммуникации чуть ли не сакрален, это самый осмысленный акт из большинства актов, и большинство «других» актов относятся к нему, или располагаясь вблизи, или являясь его другой формой.

Целостный, холистический подход к коммуникации, моделируя ее, диктует, что в коммуникации нет активной стороны и пассивной, т.е. стрелочка между коммуницирующими двунаправленна и коллатерально-валентна всегда. Неважно, говорит ли агрессивно А и пассивно, защитно слушает Б, или происходит равноправный диалог—слушание, (внешне) пассивное «восприятие» информации тоже есть коммуникация, в себя тоже включает именно двунаправленную стрелочку. И так далее. Однажды я долго спорил о том, что «Ты» категориально равноправно «Я», но другое, не сводимо ни к Я, ни к Он. Меня не хотели слушать, соглашаться. В дальнейшем, однако, именно это восприятие моими оппонентами было взято на вооружение.

В схеме мыследеятельности и во всей теории Щедровицкого (или их трактовках) объектное отношение к самОй гениальной теории, картине мира, иногда замещается предметным. Так, из того истинного утверждения, что мышление происходит вовне человеческого «нутра», между людьми, сквозь и через них, что люди—инструменты мышления, делается вывод, что люди вообще—не единица. Поперченные, видимо, усталым поведением Щедровицкого последних лет жизни, когда он сажал на место глупые высказывания без всяких церемоний, люди, объединив его поведение и это утверждение, пришли к выводу, что они для него—не ценность. Между тем, утверждение о том, что мышление происходит вне людей, равноценно утверждению автора, говорящего, что он—миссионер, метод, способ, инструмент, что не он решает, чтО создать, а им движет это решение откуда-то извне. Это ни в коей мере не уменьшает значимости человека, но и не преувеличивает эту значимость, оставляя его наравне с другими «вещами» мира. Разве что это, как и вера в богов, ставит человека на его место: все «вещи», включая человека, равноценны друг другу, а если человек умеет что-то, что другие не умеют (скажем, мыследействовать, собравшись в коллектив из себе подобных), то еще неизвестно, не потому ли это, что он не научился ещё (разучился уже) понимать камень и животных, и наоборот; или же потому, что экспликация этого умения—его функция.

Вера в «относительную (в рамках наших возможностей умозрения) абсолютность» закономерных процессов—симпатичный выход из экстремистских тупиков псевдометодологий, таких, как атеизм или, наоборот, вера в божков[4]. Если же учение Щедровицкого предметизовать, то оно тоже превращается в псевдометодологию, и «машинка» тогда становится чем-то сугубо механическим, нежели «кентаврическим организмом»[5], и т.д.

Так как методология—это коммуникация, то неважно, внутри одного человека ли происходит процесс решения проблемы. Ведь тут коммуникация происходит в снятом виде, интериоризованно: человек создаёт «муляжи-макеты-модели» разноголосицы в самом себе, «фантомы» других существ, других Я и Ты и Он возникают внутри него по необходимости. На данном уровне понимания нам неважно, фантомен ли фантом или более реален, чем реальность.

Точно так же, как из капли воды можно воссоздать весь космос, также и каждый законченный знак—т.е. то, что называют «выраженной мыслью», а мы можем назвать и невыраженной мыслью, неважно какой степени эксплицированности—предполагает всю модель общения, т.е. минимум двоих не сводимых друг к другу «существ» и стрелочку двунаправленную между ними. Причём «законченный» знак[6] предполагает именно методологическую[7] модель, т.е. верную всегда и везде в рамках нашего уровня постижения мира. Эксплицитное моделирование всего процесса коммуникации (креативная игра) хорошо иллюстрирует некоторые аспекты методологии этого процесса, убедительно. Другое дело, что в ситуации, когда человечество, а тем более его части, ещё не осознают себя как некий целостный организм или таковым не являются в принципе, некоторые трудности, возникающие при реальной игре, легко преодолимы при «внутричеловеческом» процессе. Но это только на первый взгляд: на самом деле человек, даже отдельно взятый, находится и в контексте, и в коммуникативной ситуации, хотя бы с окружающей средой. Мы не можем измерить, камень, попавшийся на глаза при внутреннем процессе рефлексии, более ли влияет на решение, чем собеседник, или менее. Мы можем только постановить, что на уровне чистого мышления это равнозначные коммуниканты: камень и другой человек, в идеале оба—Ты, не сводимые ни к чему другому. Также и—островок нервных окончаний где-нибудь в мозгу, попав на который, мысль даёт короткое замыкание: может, этот-то островок и был нашим собеседником, когда нам казалось, что мы одни.

Правда, при этом давайте также не будем и забывать об их принципиальных несходствах, качественных различиях, неидентичности и неэквивалентности (нервного островка, камня, собеседника и т.д.). Не выбрасывать ребёнка вместе с водой. Каждое Ты—уникально.

Итак, коммуникация начинается с действия третьего закона Ньютона: Эф равняется минус Эф, и любое взаимодействие стимула и реакции является протокоммуникацией (притом что стимул, в свою очередь, является реакцией на реакцию-«антистимул»). А вот дальше начинаются более технические вопросы: что происходит в чёрном ящике, расположенном между стимулом и реакцией, что именно такой стимул вызывает такую реакцию, или именно такая реакция вызывает такой стимул?

Мне возразят, что сводить методологию к коммуникации нет оснований. Конечно. Если и сводить методологию к чему-либо, то я бы свёл её к минипарадигме из трёх компонентов: воля, коммуникация и чистое мышление, т.е. почти повторил бы схему мыследеятельности. Но такое малое количество качественно различных компонентов означает, что иногда можно субституировать всю методологию одним из её компонентов. Первичным я всё же считаю коммуникацию для такого субституирования, по тому же принципу, по которому называю «расширение контекста» таковым, нежели «созданием мира», а стол—«столом»: это—видимая часть айсберга, это—можно наблюдать извне, а я в этом плане вульгарный прагматик: люблю называть трудноназываемое видимой или ощутимой «вещной» частью его, легко замечаемой также и другими (по моему допущению).

Здесь в скобках отмечу для дальнейшего, что вышесказанное уже позволило бы развернуть описание возникновения мыследеятельности, т.е. человеческой цивилизации в нестрогом смысле, из теории Щедровицкого о субституировании (он употребляет более русский термин «замещение»). Но это—другая тема, и может, ниже возникнет повод к ней обратиться более основательно.

Дополнительным штрихом к этой теме является бахтинское введение понятия Ты, несводимого ни к Я, ни к Он. В бахтинской книжке 1979 года в комментариях, кажется, С. Г. Бочарова восстанавливается параллель между Я-Ты-Он и Человек-Христос-Бог. Отыивание мира—то, что христианская религия, структурировав синкретичное язычество и аналитическое единобожие, привнесла, реально, в цивилизацию. Со-весть. Не более и не менее того. Понимание этого позволяет избавиться от европоцентризма, и при этом реально оценить достижение христианской цивилизации, со всеми вытекающими отсюда последствиями, одно из которых—необходимость сохранить это важнейшее достижение человечества: понимание и применение существования Ты. (Шутка: обратите внимание, к примеру, что в современном английском языке Ты нет: видимо, поэтому англосаксонская цивилизация любит играть в серьёзные игры с язычеством и другими божками.)

Гипотеза: принцип замещения плюс Ты: недостаточно ли это для реконструкции цивилизации?

Итак, чтобы создать обработанную полянку для дальнейших действий по принятию решений или решению проблем, первое, что мы сделали, это расширили контекст. Мы и описали смысл этого действия, и проиллюстрировали само действие через выход из описания в большой мир, вплоть до объяснения принципа возникновения человеческой цивилизации (не объяснив пока еще, но обозначив возможный путь к объяснению).

С момента объяснения значения, которое я придаю коммуникации, а также поликаузальным экспланациям, нахождению объекта за предметами, чьими выразителями являются мнения, и расширению контекста, я считаю необходимым обозначить данный подход или стиль как инклюзивно-холистический подход, т.е. «включающе-участнический»[8] (inclusive, opposite to exclusive)[9]  и «целостнический»[10] (holistic). Он позволяет избежать волюнтаризма и преодолеть кризис легитимизации[11]при принятии решений и решении проблем.

Распредмечивание

Мне возразят: а разве распредмечивание не есть расширение контекста? Да, конечно. Так зачем же выделять оба? Well, потому что расширение контекста до распредмечивания играет роль также и для другого: чтобы просто начать говорить, увидеть всю картину или хотя бы её крупный кусок, чтобы войти в коммуникацию, чтобы, наконец, понять, в чём предметность и необходимость распредмечивания. Далее, на эксплицитном этапе распредмечивания, вполне можно вновь применять приём расширения контекста уже с более узкой целью собственно распредмечивания.

Итак, я же пытался найти пути иллюстрации мыследеятельности на английском? Оттуда и возник сухой остаток? Так вот, с удовольствием сообщаю, что это возможно и просто: если слово «распредмечивание» невозможно перевести на английский нормально, то, к примеру, в английском процветает понятие «туннельное видение» (tunnel vision), и «выйти за рамки туннельного видения»--вполне даже понятное и необходимое действие.  (Щедровицкий надевал ведро на голову людям и затем снимал—см. http://gazette-kreatiff.narod.ru/3-2007-smdm/seminar-perevod-2.doc)[12].

В связи с тем, что распредмечивание также описано подробно в ряде руководств (см., к примеру, http://gazette-kreatiff.narod.ru/games-kreatiff.html  Распечатка одной отдельно взятой Креативной Игры+FAQ for one particular Game in English), я не буду на нём так уж подробно останавливаться. Приведу просто житейские примеры, как расширение контекста и распредмечивание могут происходить:

Расширение контекста:

- Я хочу пить.

- Аллах велик.

(Сужение контекста:

- Я хочу пить.

- Воду или лимонад?)

Запредмечивание:

- Я хочу пить.

- Пить—вредно[13].

Распредмечивание:

- Я хочу пить.

- Воду или водку?

Распредмечивание—это жёсткая постановка человека в ситуацию отказа от его предварительных, домашних, уютных взглядов, вер, комфортабельных подходов. Наукообразность термина показывает, что чаще этому подвергаются эксперты, специалисты, ученые. И действительно: нет никого запредмеченнее, чем эксперты. Уникально типичный кульбит, по моим наблюдениям, произошёл с методологическим движением: несмотря на то, что распредмечивание как положительное действие было заложено в основания методологии и игр самим Щедровицким, запредмечивание обратно стало считаться не меньшей ценностью и необходимостью. Т.е. несмотря на многочисленные утверждения Щедровицкого, что наука умерла, последователи в основном решили и редьку съесть, и на катере покататься. Быть может, причина этого—в том, что необходимо было делать вид (для заказчика и его контингента), будто основы мира остаются незыблемыми[14] даже после и в результате игры, и что уважается запредмеченная экспертиза традиционалистов, которые не двигают мир никуда, а разве что только поддерживают его в том состоянии, в котором нашли, и то якобы, ибо не двигая—не поддержишь. А что двигают—они уверены, а между тем это, опять-таки, не движение, а ползание. Если мысль наша движется как пёс, выпятив зад, то мир без неё движется как червь, по зигзагу не туда. Быть может, последователи не хотели реально распредмечиваться, быть может, распредметившись раз, во время игры, они вышли из неё и окунулись в мир, который запредмечен, и забыли, чтО это такое—реально—распредмеченность, и с радостью запомнили только, что такой приём необходим, но в жизнедеятельности свели его к приёму, применяемому для решения утилитарных технологичных задач... А между тем, какая это сила—быть распредмеченным всегда! Это уже не критичность рассудка, а критика чистого разума![15]

Итак, эксперт, придя на игру, встречается со словом «инфраструктура» и думает, что его пригласили ради его экспертизы, дабы он объяснил, лекцию прочёл о канализации, проводах или транспорте, и не понимает, зачем неэксперты вокруг, и что за чушь, галиматью они мелят... Долго, долго ещё он будет рассказывать, чтО у него на душе, пока не опустошится, если только дать ему волю... Поэтому-то и приходится экспертов ломать, правомочно утверждая, что их вариант здесь не проходит, что они потерпели крах, не поняв вовремя узость, однобокость, моральный вред, моральную опасность, бессовестность предметности...

Распредмечивать можно через расширение контекста или просто, громя эксперта, что есть тоже расширение контекста, доходя вплоть до интеллектуальных оскорблений. Полемика—один из прекрасных способов распредмечивания[16]. Внутри самого себя человек нежен с собой, даже когда головой бьётся об стенку, вплоть до момента суицида, поэтому распредмечиваться без помощи извне—трудно. Поэтому-то пока и неизвестно, является ли группа людей или человечество самоценным целостным организмом, ибо один человеческий организм, диалогирующий с самим собой внутри себя, ведёт себя не так, как совокупность человеческих организмов.

Запредмеченность идёт рука об руку с завистью. Поэтому запредмеченны чаще старые духом, нежели молодые. Зависть—низменное и конкретное, расчёт относительного места данного человека в системе жизненных ценностей здесь и сейчас и острое чувство собственной недостаточности, невозможности в рамках своих ценностей преодолеть существование другого человека (у которого место в системе кажется «выше» или «лучше» по некоторым предметным критериям), свободного духом, съесть его, загрызть! Другой—это Ты шиворот-навыворот, Ты—спиной к тебе. Не путайте Другого с Он! Молодые возрастом, которые запредмеченны (многие из нового пост-советского поколения Армении)—глубочайшая болезнь общества. И всё же среди молодежи больше свободы, ведь они ещё предстоят самому себе! Неумение предстоять самому себе порождает острое чувство зависти к тем, кто смеет быть незапредмеченным. Зависть—низменная вышка, запредмеченность—более высокая, одного и того же айсберга, объекта: желания своим статусом остановить движение жизнемира. «Так в книгах не написано», говорит запредмеченность/зависть. «Кто это сказал?» «Как ты смеешь это утверждать?» «Кто ты такой?»[17] Это—смерть мыследеятельности. Поэтому запредмеченные часто ненавидят игротехников и методологов. Поэтому если кто-либо ненавидит методолога—то он не методолог. Поэтому методологи, впадая в запредмеченность, являются самоедами. Не случайно в любовные треугольники часто вовлекаются завидующие друг другу, и наоборот: впавшие в любовный треугольник (ревность) кончают профессиональной завистью друг к другу (к связи между творчеством и методологией—см. упоминание также и ниже).

Вот попробуйте, распредметьте меня, самоуверенного в своей якобы распредмеченности! Раскритикуйте, разбейте впух и в прах эти мои построения! Мой несмываемый остаток, мое утверждение, что методология плюс принцип замещения плюс Ты—и мир довольно-таки объясним, почти божественно-лёгок для существования... Мои святыни, моё самое главное, то, на что я жизнь просадил—возьмите и распредметьте! Пока что я слышал только комплименты: насчет того, что Эф равняется минус Эф есть коммуникация, и что вся разница между двумя ударившимися друг об друга камнями и ситуацией стимул-реакция—черный ящик в виде живой души и/или человечества между стимулом и реакцией—мне говорили, что над этим надо подумать. Ведь комплимент же, если надо подумать? А насчёт введения Ты в схему мыследеятельности мне сказали: «Вы заставили меня по-новому взглянуть на схему мыследеятельности Щедровицкого!». Хоть и энигматический, но чем не комплимент?

Рефлексия

Несколько слов об этом важнейшем приёме, процессе необходимы. Я поставил его четвёртым по стадиальности, хотя это—необходимый приём и для/при расширения/и контекста, и для распредмечивания, и для перехода от задач к проблемам. Более того: можно сказать, что оба предыдущих действия—пути в этом направлении, в направлении эксплицитно/осмысленного понимания, что такое рефлексия, т.е. части процесса рефлексии.

Просто, пока ещё не осознанно, что речь идет о рефлексии, можно начинать с чего-либо более простого: оно к этому приведёт (вероятно). Единственный способ действительного расширения контекста—это рефлексия, и единственный альтернативный синтагматический путь вглубь или куда-то, отличный от пути научного и традиционно-текстообразующего—это рефлексия. И тут опять контекст и коммуникативная ситуация расщепляются: ведь можно рефлексировать по поводу коммуникативной ситуации, скажем, когда человек задаёт вопрос, вообразить его задающим вопрос, а себя слушающим, и комнату вокруг: взглянуть на ситуацию извне. А можно рефлексировать по другим направлениям—к примеру, по поводу тезаурусов вокруг слов, которыми говорящий сформулировал вопрос.

Можно, наконец, рефлексировать по поводу темы, того менее чем облака, но всё же пока ещё недорасчлененного, недоструктурированно-систематизированного, что должно породить проблему, которую и стоит решать.

Но это аналитическое членение направлений рефлексии тут же и исчерпывается: ведь вообразив себя в ситуации работы, группа (в пределе—единица группы, один человек) тут же становится перед необходимостью ответить на вопрос: а зачем это воображено? Или: и дальше что? И естественно, что целенаправленность деятельности группы то и диктует, что в конце будет проект, притом реализованный, ну а до того—сейчас—стоит необходимость определения проблемы. Приходится тут же и тему вводить в процесс рефлексии, и способы коммуникации (язык, тезаурус, другие эксплицитные знаки), и продолжать рассматривать ситуацию все более и более извне... Так из предметной ситуации выходишь в объектную, но и более того: так обнаруживается волюнтаризм аналитизма, который в принципе кроме расчленёнки ничего и не значит в большинстве случаев: аналитически мир стал расчленяться по воле и в соответствии с таковой расчленяющих. А они как действуют? У них есть широкие русла мышления, как бы, шоссейные: так традиционно формировались различные предметы, как, скажем, физика, математика, стол, стул, гора, условно отделяясь от своего окружения. Так вот они берут новое понятие, наименование, называние, отдельную вещь и засовывают в это русло, в эту сложившуюся карту русл, в эту систему предметов, и если оно не умещается в ней, то становится междисциплинарным, межпредметным, и приходится сочинять междисциплинарность, межпредметность, т.е. объединять ранее искусственно разъединённое, в итоге возникают новые предметы, а объекта нет так нет...

Аналитичность—высшее выражение воли, волюнтаризма человеческого, дьявольского компонента цивилизации, безответственной игры, или игры, имеющей чёткий коррумпированный смысл, задачу, интерес, который возникает, даже если его не было, когда аналитичность начиналась: исказить и властвовать, не дать увидеть целое и эксплуатировать, обманом сохранять свою рабовладельческую позицию. «Все кавказские конфликты отличны, ни один не похож на другой»--тот, кто скажет это, будьте уверены, что хочет сохранить власть, свою личную, нежели решать конфликты. Даже если это власть игнорамности. Ибо игнорамность—есть желание сохранить коррумпированную, ибо нелегитимную, власть.

Аналитичность радует, ибо показывает чистейший случай необоснованного арбитрарного волюнтаризма, доказывает, что воля у человека есть—делать, что угодно, «ибо Бога нет». Но аналитичность и опасна, ибо, как говорил Бахтин, ведет в дурную бесконечность, в сторону от «единственного единства» человека в этом едином мире (с этим единым миром). Против неё борются англосаксы, предлагая создавать модели «по другим сочленениям» (“other joints”), нежели аналитичность диктует, не совсем понимая, что просто предлагают видеть целостный, холистический объект за предметами, предметными плоскостями. Аналитичность еще раз доказывает, что бессмысленных действий в мир нет, не происходит, что любое действие—результат воли, волеизъявления (человека или кого другого—другой вопрос), и поэтому играет важную функцию: дать человеку первичную свободу: свободу вивисекции. Но как только эта свобода дана, аналитичность превращается в наихудшую решётку, в которую человек себя заключил, в шоры, не позволяющие вырваться в реальную, неигровую свободу, в свободу, где игра превращается в креативную жизнь, изменение космоса по решению. Из широкого русла—в узкое, затем из реки—в её приток, затем—в ручеёк и так до последней капли—аналитичность, как нож, полощет по тем же самым старым ранам, которые уже веками были проложены некритичным мышлением, не давая вырваться вперед, идти по нехоженным тропам, выгрызать в космосе новые русла, создавать свой путь, революционно прорывать метапарадигмы ввысь, вверх, в вертикальный прогресс (помните Стругацких?).

Долой аналитичность! И да здравствует другая свобода—свобода перекраивать мир по другим сочленениям, нежели тем, которые диктуются вековым «знанием»! И пусть умрёт смердящая наука, и пусть осознают широкие массы, что логика «убийство—выживание—традиционализм ради выживания—власть ради выживания—уважение к прошлому»—гибельна. Как говорил Грант: «Тебя не так-то легко убить, человек—существо крепкое, упругое, пусть попробуют тебя убить, пусть почувствуют сопротивление!».

Повторим: рефлексия—единственная возможность создания синтагматических текстов вне речи и вне аналитической науки—текстов «объектов», текстов, включающих друг друга в себя, как бесконечная матрёшка. Кроме формул и доказательств или речи, это—«третий путь» текстообразования, «третий путь» синтагматики. Есть речевая синтагма, синтагма формулы и синтагма рефлексии: «этаж».

Как и текст, рефлексия принципиально беспредельна, как и текст, каждый её случай—целостен, холистичен, как и текст—она обрывается или случайно, или когда цель достигнута, какова бы ни была эта цель[18]. Понимание, что рефлексия—синтагматичный процесс, тут же диктует, что есть её «язык», «синтаксис» и т.д. Рефлексивный лифт диктует нам, что смыслообразующая единица рефлексии (первая синтаксическая единица, синтагма)—это «рефлексивный шаг», или «этаж» (на лифте). «Предложения» в рефлексии, быть может: «метапланшет», «метапозиция» и т.д. Эти и остальные её составные «кирпичики» пока ещё предстоит описать. 3 направления, указанные мною ранее (рефлексия ситуации[19], рефлексия темы и рефлексия семиотическая[20]), складывающиеся в рефлексию «от предмета—к объекту» благодаря тому, что всегда есть начальная точка рефлексии, «печка», с которой она начинается, не являются «объектными» «кирпичиками», как я показал, ибо являются тощими абстракциями, в чистом виде в жизни не встречающимися. Но, может, они могут стать «идеальными типами» предметов, которые никогда не встречаются по отдельности, но вместе, плюс несколько этажей рефлексии, дают неплохую модель объекта, к которому прорвались рефлексирующие благодаря процедуре рефлексии?

Не знаю, сумел ли я продемонстрировать рефлексию, также как и объяснить, что она есть, но хватит о ней.

«Парадоксальное» наблюдение/гипотеза: каждый хороший синтагматический речевой текст—есть также и рефлексивный текст. Но чтобы выйти на этот уровень его понимания, надо переинтерпретировать его, не ограничиваясь синтагматическим анализом (анализом речи и другими, «наивысшими» достижениями лингвистики речи и текста): необходимо выйти на «гиперсинтагматический» уровень (не в семантику, а в методологию).

Отсюда выводы: 1) также и с рефлексией: для её объёмного понимания необходимо выйти на гиперрефлексивный уровень; 2) хороший художественный текст есть обычно (чаще всего) методологически корректный текст.

Отсюда остаётся один шаг до решения вековой загадки: загадки взаимоотношения художественного творчества и методологии. Но мы оставим этот шаг на более отдалённое будущее.

Необходимые комментарии к вышеизложенному, а также о проблематизации и о задачах версус проблемах

Просто как напоминание, стоит подчеркнуть, что верная методология оперирует единицами, нежели элементами (дихотомия Выготского, масштабно взятая на вооружение в своё время Г.П. Щедровицким), стремясь сквозь предметы к объектам. Аналитичность, которую я критиковал выше, тем и недостаточна, что оперирует волюнтаристскими элементами.

Необходимо отметить параллелизм движения «от предмета—к объекту» и «от задачи—к проблеме». Более того, для упрощения понимания читателю предлагается предположить, как будто бы основным достижением креации может быть формулирование проблемы из-по-над череды задач (что есть упрощение реальности, но достаточная модель), и как будто бы основной целью мыследеятельностной машинки является решение данных (сформулированных, достигнутых) проблем, что есть тоже упрощение.

От предметов к объекту движешься, именно и чтобы выйти к проблеме от задач. Ибо решать полномасштабно стОит лишь проблемы, нежели задачи, которые или (а) легко решить, или (б) уже кем-то решены до тебя, или (в) нуждаются в дальнейшей проблематизации, если не (а) и не (б).

Проблематизация: склонность человека к менеджериально-экспертному упрощению («Это очень легко решить!» или «Это должно быть легко решаемым, и точка!»), с целью его (человека) распредмечивания, необходимо подавлять и разрушать проблематизацией. «Если бы можно было—уже давно бы решили!». «Нет, ты не прав! Это есть проблема, а не задача, если до сих пор не решена!», и так далее. Подняв задачи до уровня проблем, уяснив себе проблему, а тем более найдя пути решения её—становится просто её решать. Задачи тогда решаются автоматически, как «бонус», прибавляющийся к решению проблемы. Трудно и, тебе кажется, нерелевантно в начале—терпи! Легко в бою! Иногда, дойдя до уровня определения проблем, оказывается, что их решать уж и нужды нет, они сами решились, «снялись», а задачи, из них вытекающие—исчезли! Так что «сухой остаток» приложим полностью и многократно к крупномасштабным случаям[21], в приложении к более мелким может не весь оказаться затребованным, завершиться до уровня создания эксплицитной мыследеятельностной машинки, что и нормально. Один приёмчик может быть достаточен—и всё: уж нет проблем. Они сняты. Нет нужды—перестаёшь поступать, как поступал, когда она была.

Часть ступора человеческого в том и состоит: аналитически запредметившись, пришли и упёрлись в предмет-ступор, думая, что проблему не могут решить. Скажем, карабахский конфликт[22]. Часть функции сухого остатка в том и состоит: показать, что это не проблема, а задача, и не решается аналитически, отдельно взятая, кроме как геноцидом, т.е. задача с неправильными условиями, и не предмет надо «атаковать», пытаясь решить задачу, а объект: Кавказ, пытаясь решить проблему: создание Общего Кавказа.

Огромная роль сухого остатка—в том, чтобы отказаться от неверных действий. Как санитары леса, игротехники и методологи помогли дезавуации, пожалуй, бОльшего количества проектов, чем их реализации. «Возврат» от предмета к объекту, «пересборка» проблемы по правильным сочленениям—приводит к выводу: некритически, неотрефлексированно принятый путь вёл в тупик. Так и надо. Так и надо! И слава богу, что вернулись, дальше не пошли. И жаль, что по многим направлениям всё ещё идём.

Чтобы доверять проблематизации и пользоваться её возможностями, необходимо умение слушать: конфликтологи, умеющие слушать, поняв проблему, рисуют её обратно говорящим, и те видят объект за предметом, и находятся пути следования для приближения решения. Лидеру трудно: он хочет упростить решение проблемы, поручить её кому-нибудь и увидеть решённой. Качество истинного лидерства: уметь упрощать решение проблем, а не требовать решения задач. Проблематизация задач—один из способов: поняв, что имеет дело не с задачей, а с проблемой, человек находит новые креативные возможности и новый интерес для её решения, ибо решение проблем—всегда креация.

Дихотомия проблем и задач на английском, хотя и восходит к Куну, несколько иная, чем на русском: там речь идёт о «паззле» (puzzle) (загадке, разгадайке, игре с разрезанными кусочками, стыкующимися в общую картинку) вместо «задачи», и «задаче» вместо «проблемы». Но суть—та же. Антикреативность игры в «паззл» по отношению к, скажем, конструктору «лего» была мною, еще до моего знания о том, что Кун именно это слово использует для дихотомии «задача версус проблема», изложена в http://gazette-kreatiff.narod.ru/raspechatka-1/cr-games-rus-1996.doc

Приложение «сухого остатка» к алгоритмам человеческой деятельности

Ниже предлагается ряд задач для самостоятельного рассмотрения со стороны читателя: приложение минипарадигмы «сухого остатка» к различным жанрам решения проблем и принятия решений, как то: конфликтологии; социальному проекту; научной статье и т.д.

Как стыкуются «сухой остаток» и конфликтология? Возьмём её минипарадигму (предположив, что речь идёт о целостном варианте трансформации конфликта-объекта[23], нежели частных минипарадигмах типа Гарвардской школы конфликт-менеджмента): определение сторон конфликта, совместный анализ конфликта, совместное определение «базовой» проблемы конфликта и поверхностных/наносных её компонентов; обучение сторон умению становиться на позиции друг друга; нахождение «миротворческих сил» среди сторон и «антимиротворческих сил»; разработка широкомасштабной программы по работе в не менее чем пяти областях: социальной психологии по последствиям конфликта (виктимы и викторы, проблема жертв конфликта); правосудия и справедливости; переговорного пути по решению политических его аспектов; устойчивого развития родины конфликта и построения демократических институтов на этой родине; и далее—реализация данной широкомасштабной программы, используя «миротворческие силы» внутри обществ и минимизируя «антимиротворческие»[24].

Или: как стыкуются минипарадигма традиционного научного социального исследования и «сухой остаток»? Традиционное научное социальное исследование происходит приблизительно так: определяется гипотеза, т.е. возможная взаимозависимость двух или более переменных в социальной среде. Находится «средняя» методология (methodology по-аглицки, или «методика» по-русски) для наилучшего исследования этой взаимосвязи: количественного, качественного, и т.д. Критериями этой методики могут являться «проверяемость её внешней валидности со стороны других исследователей», «значимость доказательства наличия или отсутствия взаимосвязи» (маржа «ошибки») и т.д. Проводится исследование: сбор данных, внесение данных в методику или технологию (скажем, SPSS для количественных исследований), анализ данных при помощи технологии и своей головы, а также чужих голов (обсуждения, peerreview), публикация и затем, в лучших случаях, применение результатов для решения проблем и принятия решений (скажем, policydecisions) на основе рекомендаций, выработанных автором/авторами.

Как стыкуются минипарадигма социального проекта и «сухой остаток»? Известными компонентами социального проекта являются: необходимость в данном проекте (анализ необходимости, needsassessment), создание проекта, состоящего из: сверхцели; цели; задач; ожидаемых результатов; действий для их достижения; рисков и допущений; создание бюджета проекта и его менеджмент структуры, определение «стратегического КТО»--главного руководителя действия при проекте, механизма взаимодействия между различными действующими лицами, заинтересованными сторонами, партнёрами, целевыми группами, beneficiaries и т.д.; определение долгосрочного влияния, воздействия, результатов данного проекта, способов его мониторинга и оценки, продолжения, которое последует после осуществления данного проекта, устойчивости его результатов; возможности пере-использования его результатов после их достижения (reusability); разделение результатов на «ощутимые» и «неощутимые» (tangibleandintangible, outputandoutcomeetc). И затем—реализация всего этого...

Или возьмём минипарадигму создания организации и руководства ею: структура руководства и управления (Совет Директоров, Исполнительный Руководитель); департамент развития (маркетинга, пиара, анализа, разведки); финансово-юридический департамент; департамент менеджеров, реализующих основную деятельность организации; департамент вспомогательных служб (HR и так далее)... Создание регистрационной «конституции» организации; внутренних правил её работы; кодекса; и так далее...

В каждом из вышеперечисленных случаев мы имеем дело с более или менее сложившимся алгоритмом, который несмотря на конкретные различия модифицируется недостаточно, чтобы говорить о его смене. Сопоставление данного алгоритма с «сухим остатком» позволит многое понять, уточнить, исправить и облегчить в алгоритме, и сделает его более успешным, чем без оного.

И так можно рассмотреть любые алгоритмы: взаимоотношения мужчин и женщин (любой этап, срез); отцов и детей; консалтинг; realpolitik анализ; теорию игр; парадоксы Зенона и даже проблему покупки хлеба, если таковая налична...

Но самое интересное, разумеется, это приложение «сухого остатка» к схеме мыследеятельности. На каком «этаже» схемы находится данная минипарадигма? Как она соотносится со схемой мыследеятельности? У читателя могло сложиться впечатление, тем более под влиянием текста про приложения «сухого остатка», что речь идёт о чём-то, полностью находящемся в сфере Мысли-Действия и Мысли-Коммуникации. Что ж, быть может. Хорошо ещё, что не вообще «всего лишь» в сфере жизнедеятельности—вне рамок схемы. А может быть, данная минипарадигма, как и остальные, есть система дополнительных «кирпичиков» на этаже Чистой Мысли? Или это две паралельные схемы, не стыкующиеся вообще, почти не имеющие отношения друг к другу, кроме как того, что обе—иллюстрируют нечто в языке методологии? Или, наконец, это «одна и та же» схема, просто «разными языками»? Или, более того, схема мыследеятельности иллюстрирует, ЧТО происходит, а схема-алгоритм «сухого остатка»--КАК оно происходит, КАК ДОЛЖНО происходить?

Возникновение пустоты

Новая пустота, заменяющая облако после расширения контекста, рефлексии и распредмечивания, хоть и не абсолютно пуста, но полезна: она—ступор, который наступает после того, как все слова уже сказаны, и стало понятно, что смыслы в данном коммуникативном пространстве исчерпаны. Всё, что казалось смыслом, осмысленным до начала экзерсиса—завершилось: смыслы или высказаны и потускнели, или обнаружилось, что они были ложными. Беременна ли эта пустота? Да, однако как из неё рождается новое, трудно сказать, ибо креация есть отдельный акт, отдельный от достижения пустоты, необязательно следующий из нее, хотя пустота и фасилитирует акт креации, что объясним в своем месте (в следующей статье, быть может).

Возникновение пустоты сходно с тем процессом, который проиллюстрирован в статье Д. Оганесяна в этом же номере «Артива» касательно глобальных ценностей: если ценности на уровне одного человека имеют много содержания, а не только форму, то на уровне бОльших общностей они постепенно теряют часть своего содержания, и на глобальном уровне «коробочки» уже почти пусты. Эта истина была известна и ранее, но никогда не выражалась столь методологически однозначно и обобщённо: приведённый в тексте Оганесяна рисунок не только её иллюстрирует, но и доказывает. Узнав и поняв, что то значение, которое он вкладывал в знак данной ценности, не полностью разделяется другими, человек постепенно осознаёт релятивность значения этих ценностей. Но пытаясь помыслить глобальное (а тем более коммуницировать на глобальном уровне), он не в состоянии отказаться от их «коробочек»--пустых знаковых форм. Ибо других средств у него может не быть. Он продолжает считать ценностью (т.е. любить, почитать, уповать на, верить в, и т.д.) пустые «знаки» понятий «любовь», «добро», «справедливость» и т.д., понимая или не понимая при этом, насколько содержание, которое он вкладывает в эти понятия, отлично от содержания, вкладываемого в них другими людьми на Земном Шаре, если они не его сородичи, «однонациональники», «однокультурники» и т.д. Или даже если они таковы[25]. Этим и объясняется, скажем, следующий феномен: привнесение глобальных «пустых» ценностей в местный контекст, если не сделано в соответствии с требованиями методологии, может до такой степени неузнаваемо их исказить, заполнив местным содержанием, что послужит цели обратной, нежели декларированная: ко злу, а не к добру. Так, мониторинг за «свободными» и «справедливыми» выборами может вылиться в профанацию международного участия в процессах демократизации в стране, и так далее[26].

То же происходит и на человеческомуровне с экспертом в процессе его прохождения через спираль «сухого остатка»: все его «домашние заготовки», все его «верования», «знания», «уверенности» деконструируются[27]. В статье 1995 года я даже утверждал, исходя из того, что игротехник постоянно участвует в процессе распредмечивания игроков, что судьба (и роль) игротехника—«ничего не знать» и «ничего не понимать», т.е. быть постоянно почти полностью «распредмеченным» (см. http://gazette-kreatiff.narod.ru/raspechatka-1/cr-games-rus-1996.doc), «пустым» («прозрачным», «транспарентным»), и быть в состоянии оперировать только на «мета» уровне, на уровне мыследеятельностных построений, т.е., грубо говоря, на уровне оперирования «сухим остатком» всегда и везде и только. Что ж, быть может. Однако можно «спуститься» на «рефлексивном лифте» и в «жизнедеятельность», и в «науку», и в «экспертность»; главное—не забыть этого чувства пустоты, которого можно вновь достичь при определённых процедурах. Можно также и проблематизировать то моё утверждение, к примеру, таким способом: почему, однако же, если это так, методологически верные и успешные действия всё же, несмотря ни на что, иногда, и довольно часто, совершаются? Ведь не только не все следуют процессу «сухого остатка», но и сами умеющие это делать не всегда (и даже нечасто) это делают? Даже в имплицитной форме? Можно, конечно, предположить, что эксплицитно «умеющие»--интериоризуют это своё умение, и так достигают решения проблем и принятия решений, пользуясь им имплицитно... Но как же тогда другие? Или можно предположить, глядя на совершенство некоторых алгоритмов, выработанных в процессе истории (скажем, научного исследования в традиционном смысле), что в отсутствие эксплицитного операционального использования методологии (сухого остатка) человечество, так сказать, «методом проб и ошибок» достигает «методологического» результата. Или ещё хуже: как макаки, по случайности начепятавшие «Войну и мир», так как слишком много чепятают.

Может ли быть, что просто волевое действие («хотел и сделал») вкупе с нравственным ограничением («это должно быть нравственно позитивным поступком, и только таковым, на уровне моих возможностей предварительного анализа и несмотря на большую степень неопределённости») равно «сухому остатку»?

Примечания

[1] Системо-мыследеятельностная методология, или методология мыследеятельности

[2] На семинаре меня пытались убедить, что это мой вариант сухого остатка методологии, нежели сухой остаток вообще, сухой остаток методологии всегда и везде. Я всё же утверждаю, что это не так. Конечно, понятие, скажем, «расширения контекста» (см. ниже), можно предположить, недостаточно принадлежит к области «чистого мышления». Можно предположить, что при иных обстоятельствах (иной мировой цивилизации) это понятие было бы не необходимо, и что оно, даже если так подчёркивается не только мною лично, но и самой цепью событий, приводящих людей к его необходимости, всё же таким подчёркнутым оказывается ПОЛЕМИЧЕСКИ по отношению к одной из основных тенденций современной цивилизации—сужению контекста. Может быть. Но это—абстракции, в которые даже мне неохота влезать. Я не знаю, не являются ли все наши категории итогом нашей прагматичной полемики с чем-то или кем-то иным, и не является ли подчёркивание той или иной категории, до определённой степени, прагматично-спекулятивной (где-то) реакцией на перебор с подчёркиванием противоположной. В конечном итоге, неизвестно, является ли истина двумя (или более) взаимно-дополняющими и взаимно-противопоставленными «мнениями» с их окружением (контекстом), или одной «штукой», сложившейся в результате (на месте пересечения) двух или более «мнений» и других «волн». Или оба вместе?

[3] «Экспликация» и «импликация», или «эллипсис», как приёмы и процессы в речи, и значение этих категорий для понимания речевых и языковых закономерностей, довольно подробно освещены мною в: «Структурно-функциональные характеристики диалога в турецкой прозе», Москва, 1989. В том же смысле, но уже в референции к другим явлениям, используются эти термины здесь. «Экспликация»—это нескончаемый процесс (или стремление) придания каждой единице содержания—определённую идентифицируемую единицу формы, и наоборот: «эллипсис» это выражение смысла (или значения) без реферирующего к нему элемента формы. «Экспликация»—это тот самый видимый кончик айсберга, о котором я говорю в данной статье далее. Из семиотических знаний в данном тексте используются, кроме вышеперечисленных категорий, также и категории «парадигмы» и «синтагмы» (смотри далее), вернее «синтагматики»; и принцип, что любой эксплицитный текст является синтагматической вязью верхушек айсбергов из семиотических подсистем, каждая из которых приблизительно (недоэксплицитно) вытаскиваема из «кончика айсберга», как подразумеваемая его эксплицитной частью (см. рисунок 1).

[4] Релятивистский скепсис необходимо совместить в одну картину мира с со способностью человека предполагать абсолют. Применяя приём «расширение контекста», мы позволяем предположить целостность системно-структурного отношения «абсолютного» и «относительного», если рассматривать их объектно, нежели предметно. Марксистская диалектика предполагала это, но не эксплицировала столь утвердительно, сколь становится возможным благодаря методологии, которая требует не отсечения одного из диалектических «рогов», если за основание был принят другой «рог», а совмещения их в одну, в пределе непротиворечивую, картину мира.

[5] «Кетавр»--«искусственно-естественная система» (будет обсуждён во второй части, где про мыследеятельностные машинки)

[6][6] Слово в словаре, когда его никто не читает или произносит, есть «незаконченный» знак, знак знака. Знак делается законченным в процессе итерации, коммуникации, прагматического действия с ним (некоторые говорят, тогда он и превращается в мысль). Это понятно, тут вопрос в интенциях: иногда, говоря о знаках, имеют в виду, как если бы они имелись в виду в закрытом словаре. Это тощая абстракция, это предмет знака «знак», а не его объект. Знак «заканчивается», только если понимается, что он—знак знака. Отсюда, в связи с приёмом «замещения» (см. далее), и другое наблюдение: чтобы понять, почему акт номинации есть также и акт предикации, необходимо понимать, что предикация при номинации—это означение означения («знак знака»). Т.е. первичный акт «предикации»--это создание знака знака. Эта гипотеза имеет огромные последствия для понимания того, как возникла человеческая цивилизация, но рассмотрение этого выходит за рамки данной статьи. «Предикация», означая почти то же, что «итерация», в лингвистике стала, однако, означать «совершение действия, превращающее набор знаков в законченное осмысленное целое». В этом смысле я и использовал этот термин здесь.

[7] Я часто использую термин «методологический» там, где другие используют термины «онтологический» или «инвариант». «Инвариант» ещё могу использовать, а насчёт «онтологического» не уверен, что оное в чистом виде помыслить возможно, следовательно и не использую.

[8] Где включение участников в процесс принятия решения является системообразующей, идентифицирующей, валидирующей сам процесс ценностью

[9] Проблему взаимоотношения/баланса между инклюзивностью vs эффективностью я обсужу в следующей статье, говоря о создании методологической машинки

[10] Где видение, понимание, осмысление относительной целостности процесса является системообразующей, идентифицирующей, валидирующей сам процесс ценностью

[11] Не отказываюсь от параллелей с подходом Хабермаса в вопросе связи между коммуникацией и легитимацией

[12]Англичанеговоряттакже: Thinking ‘out of the box’.

[13] Обычно слово «нет» и любая негация--запредмечивающи

[14] В рамках зыбкого воображения тех, у которых коленки дрожат от одной идеи, что мир вновь изменится, их мирок вновь разрушится.

[15] Ср. «растормаживание гипоталамуса» у Стругацких

[16] Во второй части статьи, обсуждая креацию и мыследеятельностную машинку, мы, наверное, остановимся на соотношении понятий «мнение», «разноголосица», «предметы» и «модель истины», откуда станет ясно, что для обрисовки объекта достаточно субституировать (заместить) «все» его предметы несколькими мнениями, и что когда человек впадает в спор, начиная утверждать обратное тому, что утверждал минуту назад—это он расширяет контекст, даже если не осознаёт этого. Так часто делают игротехники.

[17] Весь процесс предметизации и тупика из-за него, включая проблему авторитета (ссылка на бывшую мудрость), убивающую знание, я подробно обсуждал неоднократно, в частности, здесь: http://gazette-kreatiff.narod.ru/raspechatka/budushchee-edit-2007.rtf.

[18] Опять-таки, в случае текста упрощая можно сказать: «выраженная целостная мысль»

[19] Коммуникативной ситуации и процесса; кстати, именно тут и останавливаются западные фасилитаторы обычно, хотя на самом деле их понимание рефлексии почти идентично с методологическим, они просто этого не осознают

[20] Надеюсь, читатель сам догадался, что есть минимум ещё одно, очень важное направление рефлексии, если не основное: рефлексия метода/методов

[21] Не зря некоторые утверждают, что методология необходима лишь для того, чтобы разобраться в «глобальных», «масштабных» темах. В «развёрнутом виде», «вся» методология, пожалуй, действительно применима только для таких случаев, и обязательно с ценностной проблематикой. Для «меньших» тем методология также нужна, но могут быть применены её редуцированные вариации.

[22] Сурен Золян в своё время методологически отделил карабахскую проблему от конфликта.

[23] Здесь использован вариант раскрытия объекта за предметом, предложенный меннонитской школой и Carolyn Yonder

[24] Один вариант анализа взаимодействия двух минипарадигм см. в. http://gazette-kreatiff.narod.ru/kartinki-kreativnoy-igry/calgaryarticle.doc Особенно иллюстративно взаимодействие «рефлексии» в «сухом остатке» и «поставления себя на место противника» в конфликтологии.

[25] То же утверждал и постмодернизм, и любые релятивистские концепции (в том числе критическая теория, социальный конструктивизм и т.д.). ««Человек одинок», говорит Антониони», говорит Грант. Преимущество методологии в том, что она не просто утверждает это бессильно, а оптимистически предлагает, во-первых, учесть, что формы-то понятий мыслятся как «одинаковые», а во-вторых, что используя методологию, можно этот кризис преодолеть

[26] Кто читал «Доктор Криминале» Малькольма Брэдбери, или кто был на больших международных конференциях, типа описанной в этом романе, прекрасно знают, насколько форма общих ценностей на этих конференциях отличается от различного содержания, в них вкладываемого участниками

[27] «Деконструкция» как приём из постмодернизма и критической теории, и «распредмечивание» как приём из методологии, опять же, очень близки

00:18 Декабрь 04, 2015