Медиа

Что такое рациональность


Впервые опубликовано здесь

 

Что такое рациональность,

или

Прогресс, эффективная демократия и гражданское общество как ценности человеческой цивилизации.

 

Рациональность—слово немодное, если не раздражающее. Займёмся ею. Она всегда культурно-обоснованна. Вебер это уже отмечал. Рациональность (по смыслу: способность чего-либо быть подвергнутым счёту, расчёту; или способность субъекта рассчитать что-либо), хотя и происходит от случайного искажения слова «логос»[1], что есть ещё одно его оправдание))) указывает на предпосылки действия индивида, основанные на предположениях о том, какой эффект это действие будет иметь. Уметь делать предположения, строить планы означает уметь мыслить рефлексивно. Без рефлексии невозможно делать предположения и строить планы сколько-нибудь ценные[2]. Естественно, индивид хочет достигнуть максимального эффекта от своего действия. Но именно так как он—сознательное существо, он и пытается рассчитать этот максимальный эффект заранее и выбрать те нюансы действия, которые и максимизируют данный эффект.

 

Рациональность постоянно сталкивается с «природным фактором» или «божественным провидением»: всех обстоятельств не рассчитать, поэтому действие может оказаться неэффективным из-за не зависящих от действующего факторов, того, что в контрактах называется «форс мажором», а Воланд называл «ни с того ни с сего никому никакой кирпич на голову не». Поэтому везение—т.е. более частотное, чем вероятно, непредсказуемое достижение эффективности действия вопреки «форсмажорным» обстоятельствам контекста действия—остаётся таким важным фактором.

 

В то же время, единственным способом более или менее эффективного преодоления форс мажора, придуманным человечеством, остаётся рациональность. Математически (и философски) говоря, ведь форс мажорностью можно считать нулевой эффект от отсутствия действия. Если, в рамках проектной парадигмы, действие предполагается—то его отсутствие есть форс мажор. Или: если любое действие считается действием, то и бездействие тоже своего рода действие (в том же смысле, в котором некоторые уверяют, что атеизм—это религия). Проектная парадигма—это понимание того, что всё, что происходит, можно вообразить себе как проект. Теория «интеллигентного—или умного—или осмысленного—дизайна» (intelligentdesign)—очередное «доказательство бытия божия» через «заднюю дверь»—тоже относится к такого рода методологическим утверждениям: т.е. чтобы что-либо происходило—для этого заранее должен был быть какой-либо план, несмотря на любую хаотичность происходящего. В таком случае, если ничего не происходит—то это катастрофа (на фоне того, что мы знаем очень мало, но то, что мы знаем, позволяет утверждать, что что-то происходило до данного момента), не менее, а может и более форс мажорная, чем любая другая катастрофа. Таким образом, если ничего не происходит абсолютно—то рушится мироздание. По цепочке не происходящее сейчас передаётся в прошлое и отметает, рушит его, по закону эффекта домино.

 

А если ничего не происходит относительно—здесь и сейчас—то это часть происходящего, т.е. событие или действие, просто, относительно своего контекста—с нулевой валентностью эффекта.

 

Форс мажорностью также можно считать нулевой или негативный эффект от любого действия, если причина эффекта оказалась не в действующем или самом действии, т.е. внешние, привходящие обстоятельства, которые обнулили желаемый/ожидаемый эффект действия.

 

Идеальной же эффективностью можно считать стопроцентное достижение планируемого эффекта от действия.

 

В мире идеальной эффективности не существует. Предположим, я хочу выпить воды. Я отправился на кухню, открыл кран, охладил воду, набрал в стакан воды, выпил и насладился. Эффект достигнут (вода из-под крана—прекрасна в Ереване. Пока ещё. Всё ещё. Несмотря на. Довольно часто). Идеально ли данное действие? Нет, так как я потратил жизненные силы на него. Через много лет, стариком, я могу быть не в состоянии сделать что-то иное именно из-за того, что в данном случае потратил силы на питие воды (если считать, что энергия, данная человеку, изначально ограничена, что логично). Таким образом, идеальной рациональности нет. Ведь для того, чтобы ориентироваться на идеальную рациональность, пришлось бы обладать знанием о том, сколько энергии из общего её количества, данного мне, потратится на питие воды, версус каков будет приток энергии, если я её всё же выпью, и решать, правильно ли я приоритезировал своё действие по удовлетворению жажды.

 

Но есть относительно идеальная[3] рациональность: это тот случай, когда на достижение данной цели тратится наименьшее из рассчитываемого или предположимого (предполагаемого) количество сил (энергии, ресурса). Так, выпив воды, я затем вернулся к работе, завершил своё изобретение, и оно помогло человечеству. Тогда, конечно, рациональность моего поступка—удовлетворения жажды вовремя—зашкаливает.

 

В данном случае предпосылка моего мышления в том, что, так как жизнь даётся один раз, то любое действие в этой жизни теоретически могло бы соотноситься с проблемой рациональности, т.е. случайных действий нет. Сингулярность жизни (одного человека или всей или каждой жизни) предполагает, что идеальный к ней подход мог бы основываться на понимании, что каждое действие в этой жизни тоже сингулярно. А это означает новое мировидение: сингулярное—ценно, ибо неповторимо, следовательно—каждое действие ценно. Сингулярность есть творчество, следовательно—каждое действие творчество. И так далее.

 

Именно стремясь к относительной идеальности, и придумал человек  гаджеты прогресса, скажем, средства передвижения, скажем, перейдя от коня к паровому двигателю и т.д. Чтобы помочь новым открытиям материализоваться легче, чем было бы при отсутствии подобных вспомогательных инструментов. Таким образом, прогресс есть стремление к относительно идеальной рациональности.

 

Правда, возникает вопрос: а что, если в долговременном разрезе окажется, что трата природных энергетических ресурсов (нефть—известный пример) приведёт к их исчерпанию и многие изобретения прогресса окажутся в конечном итоге или исчерпанными, или вредными (они также уничтожают природу, а это ведь главный наш ресурс)?

 

Рационального ответа на этот вопрос не существует, но есть ответ аргументативный, т.е. рассуждение на эту тему, пытающееся использовать аргументы, которые кажутся говорящему валидными, т.е. «правильно» отражающими ситуацию. Говорящий не успевает проанализировать все аргументы, но их система, по его мнению, содержит в себе некое новое знание, новое пропорциональное отражение мира. Отдельные аргументы могут оказаться и неверными, но, как ни странно, система в целом кажется верной. При углублённом анализе и отдельные аргументы могут оказаться верными, и система в целом, или отдельные аргументы будут верными, а система в целом—нет, или и аргументы окажутся неверными, и система. Но что поделаешь, мы вынуждены ориентироваться на гипотетические ситуации в большинстве случаев, когда принимаем решения.

 

Этот аргументативный ответ в данном случае заключается (не исчерпанно—здесь дан только его эскиз) в следующих соображениях:

 

а) Природа состоит из бесконечно большого количества элементов, каждый из которых—и бесконечные варианты их сцеплений—потенциально есть ресурс.

 

б) Взаимосвязанным с природой, однако качественно иным ресурсом (при определённом—чуть механистическом угле зрения) является человеческое сознание—разумность—и его производные: наука, творческое начало и т.д.—которые позволяют, используя ресурс а), постепенно создавать всё новые ресурсы, которые (их разнообразие и количество) для целей любого рассуждения в рамках данных нам понятий и координат неисчерпаемы (в рамках правильно поставленных метацелей).

 

в) Более того, определённое количество человеческих особей исходит в своей деятельности из допущения, что взаимодействие б) с а),  в определённых условиях, создаёт чудо, т.е. количество переходит в качество, что означает, что человеческая цивилизация—пока ещё, в данных нам параметрах—имеет возможность дальнейшего неостановимого развития на много тысячелетий вперёд. Т.е разум позволяет брать «мёртвый» природный ресурс (ресурс А) и вытворять с ним такое, что приводит к созданию бОльшего вторичного ресурса (ресурс В), чем А плюс изначальный ресурс (ресурс Б), вложенный в создание В (А+Б оказывается меньше, чем их результат В). Иначе говоря, кпд вторичного ресурса (В), благодаря разуму, иногда больше 100%. Или: «вечный двигатель» относительно возможен (в рамках истории всего человечества).

 

Примитивным примером этого является пример «маяка» Адама Смита: маяк делается частным образом для отдельных негоциантов-морепроходцев, однако так как и постолькуо поскольку он светит, светит также и другим кораблям, т.е. последние пользуются им забесплатно.

 

Итак, если ресурс неисчерпаем, и, используя разум (рациональность), можно всегда найти новый ресурс, чтобы увеличить кпд действий, то прогресс неостановим. Здесь мы не говорим о его скорости, но о его принципиальной возможности. Не говорим также о его качестве пока ещё: только лишь технический ли прогресс или всесторонний (также и этический). Не поднимаем также вопроса, а возможен ли технический прогресс без всестороннего (без этического). Забегая вперёд, сообщим понятную предпосылку данного рассуждения: мы считаем, что методологически технический прогресс невозможен без этического, однако этический может очень сильно отставать от технического в отдельных, даже если частых, случаях.

 

Учитывая, беря на вооружение эти и другие рассуждения, факторы, картины мира, ценностные концепции, рациональность уверенно прокладывает себе путь вперёд в поведении многих людей.

 

Но что же ещё такое эта рациональность? Вебер не случайно обратил внимание, что она чаще всего — на практике—относительна (в смысле: значительно далека) даже от той идеальности, которая была бы достижима для «рационально мыслящего». Иначе говоря, в среднем она столь же близка к иррациональности, сколь и к идеальной рациональности, т.е если брать средний случай, то почти, можно сказать, отсутствует в повседневности, или незначительна. Он считал, что она зависит от культурно-социальных параметров данного общества—или таковых параметров, когда носителем оных является данный индивид (а он их во многом получает от своего общества).

 

Действительно, можно чётко отделить абсолютную рациональность от относительной. Я (и вместе со мной многие учёные и философы, занимающиеся этой проблемой) буду считать абсолютной ту математическую, абстрактную рациональность, которая проявляется в том идеальном случае, если весь контекст заранее известен без исключения полностью (или неважен, не влияет на расчёты результата действия и, в конечном итоге, на итог самого действия—всё это в данном случае есть одно и то же). Т.е. человеку лишь необходимо просчитать количество необходимого ресурса для данного действия, а внележащие факторы не будут влиять—или уже учтены.

 

(В скобках отметим, что счётность сама по себе уже означает подобное упрощение: ведь для счётности необходимы единицы, чьё содержание (значение) полностью исчерпывается прямым смыслом их формы. Так, цифра «1» не должна выражать никакой метафоричности, чтобы быть рациональной, также, как и понятие «1 метр».)

 

Заметим, что даже и при таком подходе к рациональности—математическом—и даже если исключить форс мажор (так как «игры с природой» рассматриваются в науке, изучающей вероятности—статистике—см. ниже), есть один внележащий фактор, который невозможно не принимать в расчёт—а именно наличие другого человека (других людей).

 

Именно так возникла та часть науки, которая называется теорией игр. И если понятия «форс мажора» и везения, или шанса, породили теорию вероятностей (так называемые «игры с природой»—ведь азартная игра—игра с шансами—и есть игра с природой), то игры типа «человек-человек» стали основой математической теории принятия решений.

 

Конечно, эти допущения (необходимость учитывания «неприродной» воли другого), в свою очередь, диктуют принятие ряда дополнительных допущений о том, что человек (потенциально, в принципе) рациональное существо (а если нет—то он им станет, если не погибнет, через какое-либо количество интеракций, ибо он—существо сознающее, умеющее учиться, и проигрывать не любит/не хочет). Что он пытается максимизировать что-то: интерес ли свой, пользу ли общественную, и т.д. И так далее.

 

Итак, есть один дополнительный фактор, кроме бога или природы—как хочешь называй—который даже математика была не в состоянии преодолеть, строя свою абстрактную модель рациональности—и это фактор другого человека, действующего, поступающего: других, чужих, ты, не-я, их; другой, не зависимой/ зависящей от играющего воли…

 

Но оставим математическую рациональность в стороне и вернёмся к рациональности относительной.

 

Сразу же установим связь между двумя рациональностями: будь ресурс человека неисчерпаем—утверждает теория,—любая относительная рациональность в вечности—рано или поздно—станет рациональностью абсолютной. Почему — легко понять. Человек—существо учащееся, самообучающееся: увидев, как работает данный или другой вариант его поступков, он вскоре начнёт это знание использовать—и, если время для его проб и ошибок не ограничено,—то рано или поздно он станет действовать в соответствии с канонами идеальной рациональности—ибо его со-игрок—его партнёр/соперник—поступает также. Оба они станут соответствовать математическим правилам рационального действия, копируя друг друга, приноравливаясь к стратегиям друг друга.

 

Можно возразить, что, скажем, в шахматах партнёры-соперники не копируют ходы друг друга. Но речь идёт не о шахматах. Представим себе простую игру, где есть два возможных хода: сотрудничество версус «эгоизм», или: «справедливое деление выигрыша» версус забирание всего выигрыша себе. Каждый из игроков имеет выбор из этих двух возможностей. Каждый раунд играется одним из игроков, они сменяют друг друга поочерёдно. Т.е. каждый раз игрок А или игрок Б начинают и заканчивают, или согласившись сотрудничать, или нет (забрав весь ресурс себе). И эта игра, после одного раунда, повторяется конечное число раз, но сколько именно раундов она повторится, игроки не знают заранее. Именно при таких играх оказывается, что копирование стратегии друг друга—наилучший, наиболее выигрышный и рациональный подход: если игрок А забрал себе выигрыш в первом раунде, то игрок Б сделает это во втором раунде. Если в третьем игрок А решил поделиться, т.е. выбрал «справедливость», нежели «эгоизм», то и игрок Б решил так сделать в четвёртом раунде. И так далее. Получается, что эта стратегия—«тит-фор-тат» (можно перевести как «око за око»), наиболее успешным образом приводит к достаточному числу случаев, к паттерну, «узору» достаточно частого сотрудничества. Т.е. игрок Б должен поощрять игрока А за справедливое решение и наказывать—за несправедливое, чтобы добиться постепенно увеличивающегося количества случаев сотрудничества, дележа со стороны игрока А.

 

На это есть математическое возражение-дополнение, для нашего рассуждения малосущественное, но всё же мы его тут изложим: таков будет эффект взаимодействия только в том случае, если количество интеракций «достаточно велико», но исчерпаемо (конечно), а вот когдА именно исчерпаемо—игрокам неизвестно. В переводе на наш язык это означает, видимо, что, если человек знает, что он вечен, то он будет ленив и поэтому перестанет учиться (фактор природы мы здесь исключаем, эта игра происходит, так сказать, «в вакууме»), т.е. он должен быть относительно вечен, чтобы сохранять интерес к каким-либо действиям и, в частности, к игре. Но не знать заранее, насколько он вечен.

 

И если человечество до сих пор не достигло этого типа взаимодействия в идеале, то лишь оттого, что время игры для каждого игрока слишком ограниченно, и что оно линейно (ибо если оно было бы неограниченно, то оно также было бы и не линейно, а континуально, т.е. многомерно[4]), а это означает, что идеальный повтор одного и того же события мало возможен (чтобы применить урок, выученный с прошлого раза), и даже неидеальные повторы большинства событий нечасты.

 

Иначе говоря, даже если одно событие похоже на предыдущее чем-то, есть слишком много привходящих обстоятельств, делающих их разными, что означает, что и урок, извлечённый из предыдущего, в точности применять к следующему, похожему на первое, не очень рекомендуется: необходимо учесть привходящие обстоятельства. Те, кто много раз, в относительно похожих случаях, поступают одинаково—называются часто начётчиками, и их мышление стереотипично, что не может обеспечить им постоянного успеха в рамках определённого периода—успеха не благодаря везению, а благодаря их мудрой рациональности.

 

Данная игра не является ни антагонистической, ни антиантагонистической: её цели: для игрока Б—добиться сотрудничества от игрока А, т.е. пользы для себя, а для игрока А—добиться как можно большей пользы, наоборот, для себя. А цель игры в целом—добиться совместной пользы.

 

Заметим, что это—особая игра, я её называю «базовой». Все остальные типы игр располагаются вокруг этой игры. К примеру, шахматы не могли бы быть привлечены как пример для описания вышеприведённой закономерности, скажем, по той причине (и не только), что в них ослаблен рациональный импульс максимизации: в них максимизировать не обязательно, чтобы выжить, и, несмотря на весь их азарт, игрок может решить проиграть. А для того, чтобы игра приобрела черты базовой игры, необходимо, чтобы каждый игрок действовал бы с одинаковой силой желания и необходимостью победить.

 

В то же время, данная стратегия поведения может быть также и проиллюстрирована на примере несколько видоизменённых шахмат—в том случае, если мы наблюдаем не её основные правила, а правила игры (стиль), которыми игроки вооружились во время интеракции своей игры в шахматы. Это—метаправила поведения, основанные на интересе. Если представить, что оба игрока одинаково сильны в шахматах, то, решая, какую стратегию выбрать при каждой очередной игре, начинающий игру игрок будет ориентироваться на тот факт, проиграл ли он, победил ли, или закончил вничью в предыдущей интеракции. Если мы примем, что именно ничья есть случай «справедливого» решения, и она является главным преференциальным результатом для неначинающего игру, то, если предыдущая игра закончилась победой игрока А, то игрок Б будет пытаться победить в данной игре, а если предыдущая игра закончилась вничью, хотя начинал игрок А, то в данной игре, хотя её начинает игрок Б, он может быть согласен играть так, чтобы ничья стала возможной, а если, воспользовавшись этим, игрок А решит победить, то в следующей интеракции игрок Б тоже решит победить. И так далее.

 

Итак, относительная рациональность. Предположим человечество. Предположим, что большинство его не поступает рационально обычно, как правило, ибо не выучило канонов рациональности и не обладает знанием. Даже если и так, мы явно видим некоторое количество человечества—меньшинство, но значимое—которое пытается поступать рационально чаще всего. Мы также можем заметить, что и «неразумное большинство» иногда поступает рационально, просто этот урок им остаётся не полностью усвоенным и не приводит к «самовоспроизводящемуся пророчеству», т.е., поступив несколько раз рационально, представитель этого большинства (или группы «большинств») вдруг может (могут) вновь начать поступать нерационально.

 

Среди рационального меньшинства, между тем, можно заметить корневую группу—тех, кто чаще всего с постоянством, с относительно высокой вероятностью (и постоянства, и рациональности) будет поступать рационально. Их поколения сменяются, но эта корневая группа остаётся, и даже, похоже, увеличивается за последние века.

 

Речь, не забудем, идёт именно об относительной рациональности. Т.е. с т. зр. одного из них другой, может, и не поступает рационально. Однако эта группа в целом, чаще всего поступая рационально (для себя), постепенно кристаллизуется именно как группа, если её члены вступают в интеракции друг с другом. Каждый раз, когда её представители встречаются в игре-интеракции, описанной выше, их относительные рациональности сближаются, так как они умеют учиться и ставить себя на место другого. Таким образом, чем больше таких игроков и чем большее количество раз встретится, тем «больше» их относительная рациональность приблизится к абсолютной (хотя и останется далёкой от неё, конечно, так как последняя недостижима так же, как и всё абсолютное).

 

Но как можно тогда характеризовать такую группу? Её можно характеризовать как культурно-социальную общность. К примеру, это те (но не только), кто считает язык науки общечеловеческим.

 

А это означает несколько вещей: к примеру, всё то, что научно, должно быть возможно проверить, т.е. кроме одного учёного, утверждающего, что нашёл закономерность или причинно-следственную связь, другие тоже должны быть в состоянии, проделав те же действия, получить тот же результат. Иначе найденное—не наука.

 

Заметим, что собственные культурно-социальные характеристики  членов этой группы останутся различными: они могут принадлежать к различным религиям (христианство, ислам, буддизм, атеизм и т.д.), расам (белая, жёлтая, чёрная), нациям, социальным группам (богатые, бедные, планктоны, воротнички и т.д.). Но что их объединяет—это то, что многие интеракции они рассматривают одинаково: с точки зрения необходимости максимизировать результат (и не только). Этот посыл у них общий, хотя то, чтО они понимают под максимизацией, может быть очень разным: так, для одного это—«эгоистическая» максимизация, для другого—«альтруистическая». Один играет для собственного выигрыша, другой—для «общественного блага». Или оба думают, что играют по этим причинам—т.е. из-за таких стимулов.

 

На самом деле это неважно, так как, вступая в интеракцию, они приспосабливаются к знанию друг о друге—и самое главное в этом знании то, что они начинают понимать, чтО есть выигрыш для каждого из них, т.е. счётность ранее невысчитываемых единиц успеха у них становится общей. Не сам тип успеха, а именно его счётность, система координат, в которой успех исчисляется игроком Б, становится ясна игроку А, и наоборот происходит то же самое. Возникает знание о паттернах поведения партнёра, и о причинах этих паттернов. Это есть важный шаг к доверию. Такое доверие—«метадоверие» —это не знание о том, что человек поступит так, как ты хочешь, а знание о том, кАк именно поступит человек в том или ином случае, причём знание, которое фактически оправдалось не раз, и, значит, есть высокая вероятность, что оправдается и в последующем.

 

К примеру, игрок А узнаёт, что игрок Б обычно поступает следующим образом: он берёт себе весь выигрыш три раза подряд в раундах, которые начинает сам, независимо от результата раундов, в которых игрок А играет первым, и затем, в четвёртом «своём» раунде, игрок Б идёт на сотрудничество. Если так, то лучшая стратегия игрока А, чтобы добиться максимально быстрого перехода к сотрудничеству—поступать зеркально. Мы видим во многих конфликтах сдерживания именно эту стратегию: «око за око». Мы также видим, что при правильном придерживании этой стратегии игрок А иногда бывает в состоянии обучить игрока Б, или наоборот, и игра переходит в более частые случаи сотрудничества, нежели конфликта. Таким образом, тот игрок, который заранее знает об этой закономерности, о правиле «око за око», или «тит фор тат», или который узнал её раньше другого, приобретает стратегическое преимущество: он может направить игру в такое русло, которое окажется наиболее выгодным ему и—«по совместительству»—его партнёру/сопернику, т.е. итог будет «общественно-выгоден».

 

В этом результате нет ничего нового—он установлен и эмпирически подтверждён исследователями теории игр[5].

 

Рассмотрим пример различия мотиваций/ценностей при общей системе координат. Предположим, один из игроков, соискатель, хочет много денег, и поэтому поступает на работу. Работодатель же, интервьюируя соискателя, приходит к выводу, что тот будет работать хорошо и приносить прибыль компании (или пользу обществу—если должность относится к общественной сфере). Мотивы, по которым они сошлись, различны, а итог выигрышен для каждого. Более того: соискатель понимает, что, сколь бы он ни любил деньги, он должен также немножко любить свою работу, чтобы выполнять её хорошо и получать эти деньги. Поэтому работодатель тоже оказывается в выигрыше. А если соискатель так не будет считать, то через некоторое время станет очевидным, что он не есть хороший работник, ибо относительная абсолютизация одной—любой—ценности ведёт к иррациональности.

 

Итак, корневая группа постепенно вырабатывает свой—общий для неё—язык: общую систему координат, измерений, которая позволяет совмещать различные ценности и кооперироваться, что приводит к увеличению общественного блага. Теперь, чтобы дальше максимизировать успех, она должна стараться расширять своё «тело», т.е. привлекать в себя всё больше и больше игроков.

 

Так развивается рациональность в данном мире.

 

Однако обсудим вновь некоторые из свойств этой относительной рациональности. Какие ещё не совсем очевидные свойства она имеет? Какие правила ей присущи? Ведь, к примеру, правило «относительная абсолютизация одной—любой—ценности ведёт к иррациональности» не было таким уж очевидным… Есть ряд других подобных правил, которые и ведут к построению идеала современной человеческой цивилизации.

 

Но до того, как их отметить, скажем также кое-что об истоках этой рациональности. Некоторые считают, что она культурно-детерминирована: что именно, к примеру, протестантская этика, чуть ли не по счастливой случайности, оказалась той ценностной системой, которая в первую очередь позволила этой рациональности развиться, и другие культуры просто перенимают её у потомственных протестантов, постольку, поскольку в состоянии её копировать. Также эта рациональность может быть связана с еврейской культурой, или с какой-либо другой. Конечно, нельзя отрицать культурные истоки рациональности, также, как нельзя отрицать культурные истоки прогресса вообще, скажем, науки. Однако культурное начало данного изобретения или открытия ни в коей мере не означает его ограниченности рамками данной культуры. Это раз. Более того, великие открытия и изобретения именно тем и велики, что приложимы к большой части человечества или к нему ко всему, значимы для всего человечества.

 

Таким образом, мы можем предположить, что некоторые культуры явились особенно пригодными для развития того или иного открытия, однако после того, как оно уже сделано, оно может распространиться и среди других культур. Более того, такие сложные открытия, как рациональность, развиваются благодаря приложению усилий людей многих—и различных по своим ценностям—культур и эпох.

 

Итак, рациональность не ограничена культурно. Как мы уже отметили, достаточно двум людям начать вступать в базовую игру-интеракцию, и, если один из них поступает рационально,  а другой учится этому—или оба, или оба—то вскоре оба будут поступать всё более рационально по отношению друг к другу—что означает, что их понятийно-ценностный язык сблизится.

 

И к чему это приведёт?

 

Это привело[6] к тому, что именно это самое меньшинство, обрисованное выше, постепенно выдвинуло картину мира, некоторые тезисы которой доказаны, а другие—нет, но предположительно доказуемы, картину, которая является основной для определённой группы людей—почти совпадающей с той, которая действует рационально.

 

Ниже привожу, в собственном понимании, некоторые из особенностей этой картины:

 

  •          Человек имеет свободную—в определённых пределах—волю, чтобы поступать так или иначе.
  •          Он может выбирать, как поступать (почти следует из предыдущего, но не то же самое).
  •          Установлено, что он нормативно свободен, хотя и культурно-детерминирован (систему права можно считать частью культуры).
  •          Установлено, что в ситуации свободных поступков он более эффективен—если опасность, грозящая жизни, не более близкая, чем необходимость развивать жизнь, т.е. если непосредственная опасность не мешает тому, чтобы прикладывались усилия для развития. В тех случаях, когда опасность, грозящая жизни, более близка, чем необходимость или возможность жизнь развивать, человечество до сих пор предпочитает командные методы—армию. При этом развитые общества делают индивидуумов в армии как можно более свободными и сознательными, нежели используют их как пушечное мясо.
  •          Армия (модель тоталитаризма)—по сути своей всегда уже заранее устаревшая, неинновационная система: всё, что в ней связано с дисциплиной и подчинением—может быть автоматизировано, иначе зачем требовать дисциплины и подчинения? Зачем лишать людей их свойств, «куртейл» («отстригать») их качества, вместо того, чтобы их использовать на всю катушку? Лучше автоматизировать все те действия, которые требуют подчинения. До сегодняшнего дня это ещё не полностью осуществляется из-за того, что человек—если использовать его как инструмент—слишком многофункционален, другого такого инструмента нет. С другой стороны, дроны и тому подобные инновации позволяют решить эту проблему: человек как инструмент остаётся незаменимым, но человек как свободное существо тоже остаётся незаменимым и—главной ценностью.
  •          Управляющий дроном в своём комфорте воюет сознательно, нежели из-под палки. Он уже не рядовой пехотинец, не пушечное мясо, не штрафбат. Он—принимающий решения. Чем более высок уровень его сознательности, тем выгоднее его стороне. Поэтому такими важными становятся правильные системы воспитания. Его надо воспитать таким, чтобы он хорошо, если не великолепно управлял дроном.
  •          В то же время, важнейшей становится наука о человеке: она должна заранее понять, что он—не альтруист и не пацифист, иначе он со спокойной совестью пожертвует дроном (ведь чувство самосохранения притуплено—ибо управляющий дроном сам-то находится в безопасности). Если же он таков—пацифист—то лучше его не сажать за управление дроном, а, скажем, сделать так, чтобы он стал врачом или дипломатом. Ну или кем-либо, где пацифизм необходим, неизбежен или невреден, скажем, писателем.
  •          Из того, что интеракции в базовой игре приводят к созданию общей ценностной системы, притом в целом более рациональной (а также из многого другого), следует, что человек должен иметь право и возможность путешествовать, быть свободным в передвижении.
  •          То же относится к свободам и других единиц—информации и товаров. Свобода информации позволяет человеку быстро учиться, а свобода товарообмена—быстрее приходить к необходимости создания всё новых, отсутствующих товаров, вещей, на которые есть спрос, т.е. которые нужны и/или необходимы, идентифицировать их проекты (даже роскошь нужна в данном языке, а об управлении спросом мы здесь не говорим, в данный момент, а скажем в следующем пункте).
  •          Вы заметили, что я сознательно не указываю те причины и задачи прогресса и рациональности, которые чаще всего формулируются прилюдно, стереотипично, скажем в медиа: типа «удовлетворение потребностей». Ибо для меня «удовлетворение потребностей» есть только лишь средство для создания комфортных условий для прогресса, нежели самоцель.
  •          Я не перестаю предполагать, что гипертрофированный упор на удовлетворение потребностей как причину всех действий человечества возник из рекламных целей: те, кто понимал, о чём речь, пытались найти слова, чтобы убедить тех, кто не поймёт, создать рекламный язык, и совершили ошибку, преподнеся язык рекламы как единственный прямой язык, в итоге создав систему обмана, дырчатую логику, легко протыкаемую (даже ещё более дырчатую, чем наша великая аристотелевская и т.д.). И, думаю, не полностью эффективно добившись своей цели. Ведь верить, что ты создан для великого, намного более воодушевляет, чем всего лишь предполагать, что мир существует для удовлетворения твоих прихотей.
  •          И это знают геббельсисты (популисты), поэтому они предлагают другие «великие» идеи, но—лживые. Но необходимость удовлетворения «чувства великого» делает иногда их идеи «прилипающими» к большим группам людей.
  •          Рекламные цели, упомянутые выше, есть искажённый общественным дискурсом—размененный—вариант «средних теорий», т.е. теорий, которые, так как считается, что действуют верно и приводят к результатам в определённых рамках, без затрагивания больших мировоззренческих вопросов, эти вопросы и не затрагивают, а их отсекают. Это помогает инженерному продвижению решения задач, но приводит к периодической необходимости развернуть большую рамку, великие первоосновы, лежащие за такими средними теориями. Иначе, если мировоззрение строить только на них (а это культивируется иногда с инженерными целями—что, при абсолютизации, вредно, так как приводит к «дурной бесконечности, оторванной от единственного единства бытия», по Бахтину), то крах мировоззрений неминуем. Вот мы сейчас и восстанавливаем большую рамку. Один вариант этого.
  •          Заметим при этом, что умение расщеплять—анализировать— подразделять на куски нечто, чтобы понять его отдельно взятый кусок—остаётся очень важным прагматическим умением, частью необходимых навыков для рационального принятия решений. Но—без абсолютизации, ибо кусок никогда не есть целое, а если слишком долго не вспоминать, часть чего же он есть, то можно его абсолютизировать, как мнимое целое, и получить в итоге совершенно неверную картину мироздания. Именно это происходит сегодня, когда поведение во внешней политике многих стран становится как бы независимым от их внутренней политики: Россия считает, что она легитимна в вопросе Крыма, несмотря на то, что внутри себя лжива; США считают, что они должны вмешиваться военными методами в Ближний Восток, хотя это никак не связано с конкретными интересами их населения; и т.д.
  •          Есть также ряд других свобод, так называемых политических, и прав человека, которые также напрямую связаны с прогрессом: свободный выбор народом своих правителей позволяет создать наиболее эффективную систему также и менеджмента. Рациональность, вероятно, должна отдавать предпочтение таким понятиям, как «менеджмент», «управление» и т.д., перед такими понятиями, как «власть», «подданный» и т.д. Первые сформулированы в языке рациональности; в рациональной системе управления власть и правда служат народу; здесь государство есть лишь средство, а не (само)цель (хоть и очень значительное средство; государство как цель—иррационально; как средство—рационально). Свободный выбор народом своих правителей позволяет создать эффективную систему менеджмента также, как и свободный выбор хозяином работников своего предприятия. Любое ограничение таких свобод приводит к снижению эффективности. Таким образом, никакого китайского чуда и нет, так как, будь Китай эффективной демократией, он был бы и ещё более мощной страной.
  •          Суд и справедливость необходимы и для того, чтобы не убить случайно невинных гениев—которые могут принести пользу нации и человечеству (а таковы потенциально все люди)—а также для того, чтобы, несправедливым решением, не фрустрировать даже и не убиваемое окружение, что тоже может привести к сниканию гения и, следовательно, к торможению прогресса. Человек как высшая ценность—есть потенциальный или актуальный гений, гениальный человек. Справедливость есть суд между двумя или более гениями, как бы их внутренний мир не был искажён.
  •          Однако человечество должно уметь защищаться от себе подобных (люди—от людей), поэтому демократия должна быть с кулаками, а также обладать мощной способностью воспитывать законопослушных граждан.
  •          Иррациональные верования вполне совместимы («компатибль») с данной системой рациональности (Эйнштейн был верующим), если только они не ставятся во главу управления нацией в современном нам мире (в прошлом они могли быть наиболее рациональным выбором), в котором случае они воздействуют негативно на эффективность развития данной нации, государства, страны.
  •          Чем больше игроков придерживается данных правил рациональности, тем лучше, так как тем эффективней будет система и тем быстрее будут возникать достижения прогресса. Более того, существование игроков, не придерживающихся данных правил, влияет негативно на прогресс. Это тоже не совсем очевидный тезис. Некоторые считают, что система глобального отставания и неравенства—необходимые условия для благоденствия Запада. Я же так не считаю, и более того, в укрепление самых первых тезисов данного текста (наложение ресурса разума на ресурс природы равняется порождению чудес) есть ряд аргументов, которые утверждают обратное. Как бы то ни было, рациональным игрокам выгоднее, чтобы было побольше рациональных игроков—притом в том языке рациональности, в котором первые и играют.
  •          Рациональность может стать культурно-доминантной—и тем самым погубить нечто ценное. Против этого необходимо бороться с помощью той же самой рациональности, а не иррациональности. Культуры необходимо сохранять и пестовать, так как многообразие и разнообразие творчества увеличивает творческую потенцию всего человеества, предоставляя всё новые и новые примеры для создания ещё более нового, т.е. прогресса.
  •          Под знаменем рациональности иррациональные взгляды, цели могут быть реализуемы. Да, но тогда, через несколько интеракций, в более или менее рациональном контексте это станет очевидным, и изменения неминуемы. Так, Дж. Даблью Буш врал, может и из наилучших побуждений. Но его сменил Барак. Здесь смена институционализована: он бы сменился, даже если бы не врал. Однако его партия могла бы не смениться, если бы он не врал. В других случаях, когда она не институционализована, смена происходит долго и трудно, как, скажем, смена Сталина и сталинизма, или развитие мусульманских стран. Это приводит к несчастьям, потерям, отставанию всего мира.
  •          Возьмём аргумент, когда под знаменем иррациональности реализуются рациональные требования, просто их «спин» (развёртывание) мировыми медиа и доминантными дискурсами преподносится негативным, они преподносятся как иррациональные (вариант аргумента сегодняшней России про саму себя: Россия утверждает, через своих политиков, медиа и пропаганду, что она права и рациональна и легитимна, просто враждебный и «античеловеческий» мир Запада перевирает её имидж и предпосылки её шагов).

 

Ответов на этот аргумент много. Да, такое может случиться, если языки игроков друг другу непонятны. Но это делает необходимым побольше интеракции (свободы, взаимосвязей). Также, проблема путинской России не столько в этом, сколько в том, что рациональность—и это уже другое правило—требует своего применения в как можно большем количестве случаев, чтобы укрепиться и возобладать. Вот что следует из этого понимания:

  •          Нельзя считать рациональным игрока, который поступает рационально только в некоторых случаях (в значительно меньшем количестве случаев, чем когда поступает иррацинально).
  •          Есть случаи иррациональных поступков—количественно или качественно значимых—которые аннулируют рациональность других, даже кажущихся рациональными или потенциально рациональтных поступков. Так, права России на Севастополь, Чёрное море, проход через Босфор и Дарданеллы—рациональный игрок не будет отрицать. Но Россия выбрала нерациональный—иррациональный, неуважительный к рациональности, неэффективный, вредный для эффективности человечества способ сохранения этого права за собой. Также, как США выбрали неверный, иррациональный в большой картине мира подход к Сирии.
  •          Рассмотрим «внутреннюю» и «внешнюю» рациональность. Во-первых, и мы это уже упоминали не раз, поговорим о системности рациональности. Рациональность—явление системное: невозможно долго быть рациональным в одном измерении и иррациональным в другом. В таком случае всё постепенно скатывается в иррациональность. Причина этого—в системной сущности рациональности: нарушь одну часть системы, и остальные её части начинают дрожать и сыпаться. В реальном сегодняшнем, да и историческом мире это—частое явление. Игроки поступают эклектично: рационально в одних случаях и иррационально в других. Чаще всего они поступают иррационально и только иногда—относительно рационально. Именно этим и объясняется, что победа прогресса развивается настолько неравномерно. Но если игрок—человек ли, страна ли, культура ли, человечество ли—хочет, чтобы прогресс—в лучшем смысле этого слова—возобладал—то он должен пытаться поступать относительно рационально в как можно большем количестве случаев (см. об этом, также и некоторую критику этого, также и ниже).

 

Теперь скажем о внешней и внутренней политиках. В принципе, с точки зрения рациональности нет различия между внутренней и внешней политикой. И там, и там необходимы рациональность и этика. Макиавеллизм, утверждающий, что во внешней политике любые средства хороши, лишь бы народу внутри было хорошо—лжив. Макиавелли, кстати, может так и не говорил. Я понимаю Макиавелли как поборника стратегичности, т.е. рациональности поведения, а этические заскоки у него—дань времени. Также лживо утверждение, что вовне можно быть пушистым и гладким и милым, а внутри—людоедом. Тут действует тот же закон системности рациональности.

  •          Как уже сказано, иррациональные звенья являются угрозой рациональности. Поэтому она ищет пути, чтобы их вытеснить-заменить-рационализировать.
  •          Как уже сказано, чем большеинтеракций, тем больше рациональности (во всяком случае, в идеальном проекте: ибо игроки учатся). Это означает, что изоляционизм, автаркия—неверны.
  •          Количество и качество интеракций имеют значение. Стабильно высокий уровень количества интеракций приводит к следующим последствиям: а) либо принимающий решение хотя бы набирается опыта (при условии, что он рефлексирует); б) либо же, плюс к тому, он научается предлагать такие решения, которые принимаются, получаются, т.е выигрышны. В последнем случае важно не принятие решения «на бумаге», а его осуществление после принятия: приносит ли оно ту пользу, которая предполагалась?
  •          И тут есть свои нюансы: при достаточно коллективном принятии решений продвижение вперёд ожидается медленное, т.е. чтобы быть принятым, каждое решение должно быть защищено от риска достаточно убедительным для его принимающих образом. Для каждого риск может быть различным, следовательно, защита от риска занимает долгое время. Это и называется «построение консенсуса», и это делает решения «смазанными». Плюс к тому, как уже сказали, сам процесс принятия решений—медленный. Чем больше игроков участвует, тем медленнее решение принимается. Обе эти причины, в принципе, могут привести к стагнации (в чём Запад сегодня и обвиняется). Однако легитимность—в смысле рациональность—решений обеспечивается в большей мере такой процедурой, нежели иной. Как только они станут недостаточно продвигающими вперёд, т.е. их эффективность существенно снизится, можно считать, что они отклонились от оси оптимальной рациональности, и начать создавать такие системы, которые помогут «вернуть» решениям достаточную эффективность, сделать их («вновь» или в первый раз) достаточно эффективными. Обычно новых систем создавать нет необходимости: избирательный процесс, при условии, что избиратели достаточно рациональны, а выборы свободны и относительно справедливы, сработает сам. Но, к сожалению, это полагание на «само собой» привело к стагнации в сфере мышления, что недопустимо.
  •          Качество интеракций тоже важно: так как человек склонен вступать в игры с ближайшими, важно, чтобы он также вступал в игры с теми, кто находится на дистанции: чем более отдалённы те, с кем советуется принимающий решение—или кто должен также участвовать в принятии решения—тем вероятность выше, что решение не будет катастрофичным. Хотя, как уже сказано выше, оно может оказаться менее эффективным. Но ради безопасности на такое снижение эффективности можно пойти. Компромисс тем тоньше, чем более отдалены интересы игроков, но и тем ценнее! Цепочки таких компромиссов и создают почву для сотрудничества (построение мер доверия).
  •          При этом учтём, что игры с отдалёнными игроками требуют дополнительных усилий. Их может себе позволить только «богатый» игрок (обладающий дополнительным ресурсом, который можно потратить на вступление в игру с дистанцированными игроками), и/или глубоко «мудрый» игрок, т.е. тот, который думает о послезавтрашнем дне своих решений, себя и своего общества.
  •          В то же время, следует предположить, что в таких играх начнёт действовать закон Адама Смита—который объяснил, почему всевозможные шёлковые пути выгодны: так как, принеся товар издалека, ты можешь продать его так дорого, что все твои расходы окупятся сторицей, и это стоит риска. Также и построение мер доверия с отдалёнными игроками, принятие решений, которые выгодны большим группам людей, имеют своим итогом качественно бОльшую выгоду, чем иные масштабы решений и игр.
  •          Если общество построено правильно (основано на вышеозначенных принципах) и управляется верно и нормально, то рационализации, изобретения и открытия неминуемы. Чем больше обществ таковы, тем лавинообразнее будет прогресс. Во всяком случае, таков идеальный проект рационального мира.
  •          Человек—свободное существо, и может восстать против рационального. Но есть два типа таких восстаний: а) восстания против рационализма—и они имеют право на жизнь, ибо это восстания не против рационального, а против иррационального в рациональном. б) восстания против рациональности, которые неприемлемы. Многие восстания имеют элементы и а) и б), и следует различать эти элементы, анализируя, понимая, справляясь с такими восстаниями (как сегодняшнее российское, которое есть восстание против рациональности с элементами восстания против рационализма).
  •          Рациональное общество менее склонно к восстаниям—там разрешение конфликтов происходит путём всё учащающихся интеракций, радикализм не превращается в мейнстрим (там количество взрывов от мелких конфликтов велико, поэтому больших взрывов от больших конфликтов ожидается меньше). Этим в своё время объяснялось, почему революционный социализм не победил в США: происходит кооптация интересов и групп интересов.
  •          Рациональное сильнее, чем иррациональное, однако может быть побеждено им иногда (или часто). Данный тезис тоже не понравится многим. Мир любит утверждать обратное: что иррациональное скрыто в человеке и сильнее рационального. Однако в целом неостановимый прогресс, осуществляющийся, несмотря на сопротивление ему, пока ещё утверждает/подтверждает обратное.
  •          Интеракция—коммуникация—обмен между людьми (словами, товарами, действиями и т.д.) как ключ к приближению к рациональности (коммуникативная рациональность Хабермаса), в свою очередь, предлагает ряд решений, следующих из этого тезиса. Как то:
  •          Чем более коллективно принятие решений, тем оно вернее и безопаснее—при условии, что принимающие решение (участники коллектива) уже относительно рациональны (во всём культурологическом смысле этого слова). Здесь имеется в виду модель коллективного принятия решений свободных, развитых и рациональных личностей, нежели вариации тоталитаризма и так называемого «groupthink».

 

Если личности свободны, развиты (окультурены) и рациональны,  трудно ожидать, что их решение будет иметь слишком негативные последствия. В то же время, в ситуации незнания будущего, риск и авантюризм тоже вполне важны для рациональности. Но не надо путать риск со стремлением к негативным последствиям, саморазрушением.

  •          Чем менее коллективно принимаемое решение (в смысле, объяснённом выше), тем оно более вероятно будет иметь негативные последствия.
  •          Если коллектив недорационален, главное, что необходимо сделать—увеличить рациональное мышление среди его членов, и пытаться не принимать слишком много решений, пока он не стал рациональнее. Таким образом, поведение ранних правителей независимой Армении—дать возможность любому въезать-выезжать когда и куда вздумается, и иметь свой малый бизнес, так как неталантливое молодое государство, находящееся в войне, не может помочь населению—было вынужденной посадкой, но верным поведенческим паттерном. Рост гражданского самосознания и рационализма огромного меньшинства (если не большинства) населения, однако, в итоге привёл к тому, что оно не хочет оставаться в рамках устаревшей системы, и голосует ногами, фактически ностальгируя по утрачиваемой родине, жалея её, но не видя рациональных, некровавых, безопасных путей для её развития, ибо руль оказался узурпирован иррационалами (неокультуренными, необученными).
  •          Так же, как рациональное и иррациональное прекрасно уживаются вместе—при условии, что последнее не главенствует—так же и рациональное и творческое уживаются вместе великолепно, более того, развивают друг друга. Этот тезис тоже часто вызывает нарекания. Людям хочется предполагать, что творчество—иррационально. Почему? А потому, что они «ленивы» (т.е. желают сохранить, «недотратить» ресурс) и надеются на чудо, авось или шанс. Между тем, иррациональное—это недорационализированное рациональное: в иррациональном в свёрнутом виде, эмбрионально заключается объяснение степени его рациональности/иррациональности. А творческое—это «быстрое» рациональное, чью рациональность не успели отрефлексировать, а между тем, его положительные эффекты уже наличны. Всё, что не таково, не является на самом деле творческим. Гармония—это то, что в принципе измеряемо алгеброй, которая тоже есть творчество. Данный случай гармонии может алгеброй быть неизмеренным, или может казаться, что это невозможно сделать, и это будет считаться даже дополнительным преимуществом данного произведения—Моцарта ли, или Кёльнского собора—но принципиальная измеряемость её алгеброй останется и ещё одним доказательством её гениальности, т.е. у такой гениальности есть два дополнительных преимущества: а) неизмеренность (невозможность, слишком великая трудоёмкость измерения её «обычными смертными») и б) принципиальная измеряемость.
  •          При обсуждении решений необходимо выработать правильный алгоритм скорости включения в обсуждение всё большего количества акторов, с одной стороны, и всё более качественного, значимого типа акторов, с другой. Так, можно предположить, что легче всего возможные негативные последствия того или иного решения укажут наиболее отдалённые от круга инициатора акторы—поэтому стоит начать с ними консультироваться ранее, чем их очередь дойдёт иначе. Так же, как творчество—креация—это сближение того, что маловероятно могло сблизиться естественным путём—так же и рациональность возрастает, если маловероятные акторы, акторы, стоящие далеко друг от друга, входят в поле его ценностной системы. Поэтому глобализм—двигатель рационализации и «вынужденная посадка» данной человеческой цивилизации.
  •          Высокий уровень количества и качества интеракций также приводит к предсказуемости решений. Во-первых, принимаются именно те решения, принятие которых подоспело. То, что данное решение необходимо принять—становится известным посредством интеракций. Во-вторых, проект решения становится известен заранее. Его обсуждения происходят открыто. Оно принимается транспарентно. И после принятия его осуществление—плюсы и минусы оного—становятся известны обществу и обсуждаются вовсю. В-третьих, даже если решения не принимаются, обществу становятся известны типы решений, предлагаемые данным принимающим решения. Возрастает доверие если не к игроку, то к типу его мышления—благодаря опыту взаимодействий с ним. Неожиданности, отклонения, выкрутасы становятся менее вероятными. Это прибавляет стабильности обществу, которое становится в состоянии планировать на более длительный период вперёд, что, в свою очередь, благотворно влияет на его экономическое развитие: правила игры остаются относительно стабильными и позволяют на них полагаться.
  •          Так рациональное общество создаёт систему сдержек и противовесов, чтобы сохранять стабильность: с одной стороны, тип мышления игроков становится известен; с другой—даже если тип их мышления недостаточно рационален—они сменяются периодически, так что система исправляет свои ошибки. Наконец, с третьей—есть правила игры (рациональность), которые не зависят от сменяющихся игроков и их типа мышления. Эти и другие «столпы» позволяют осуществить становление стабильных обществ.
  •          Таким образом, «права человека», «система сдержек и противовесов», «демократия» и другие подобные понятия—не изобретения пиндосов с целью уничтожить или унизить Россию или исламский халифат, а необходимые элементы для рационального развития общества, т.е. для создания системы, в которой существует относительное благоденствие для её участников.
  •          Свобода и интеракции настолько важны для данной системы, что необходимо освобождение и включение в неё всех «фриков» («ненормальных»), которые не нарушают определённые типы законов—не убивают, не воруют и т.д.: ЛГБТ и т.д. Это также объясняется и силой системы—ей нечего бояться «девиантов». Кооптируя их в себя, также, как революционеров, она стабилизируется и избегает негативных потрясений.
  •          Если бы люди, отличные от большинства, могли бы, из-за принятия их обществом, изменить его кардинально—сегодня весь мир был бы, к примеру, атеистическим, а между тем, мы наблюдаем рост религий даже в самых развитых странах Запада. Меньшинства играют ключевую роль, но не превращаются в большинства, или редко. Барак Обама—не мусульманин, хотя, абстрактно говоря, было бы «логично», если б он был оным.
  •          Рациональное общество позволяет избегнуть также и этой опасности (превращения ценностей меньшинств в мейнстрим), стабилизируя себя через кооптацию меньшинств, растворение их в большинстве, инкорпорирование их в оное. Растворение не обязательно означает исчезновение, при растворении оба сообщества—и большинство, и меньшинство—плавно приобретают черты друг друг, обмениваются чертами. «Натуралы» становятся чуть-чуть «гомосексуалистами» в том смысле, что понимают интерес мужчины—почувствовать себя женщиной, и научаются терпимо к этому относиться, и наоборот. Ценности меняются, растворяются друг в друге, развиваются, возникают новые ценности. Это может происходить даже за счёт того, что в каком-либо случае превращение меньшинства в большинство могло бы и привести к скачкообразному прогрессу. Учесть это и создать условия для непропадания ценности этой возможности—высший пилотаж рациональности, который, однако, к сожалению, сегодня миру мало присущ.
  •          Иррациональное же общество, запрещая меньшинства, закупоривает собственный прогресс.
  •          Есть и ещё один—важнейший—принцип рационального игрока: в конечном счёте неизвестно, будут ли акции (действия) более или менее рациональными, если следовать вышеописанным принципам и советам. Что известно—это то, что западные общества следовали им и следуют—приняв их как основу окончательно не так уж и давно—уже только после второй мировой войны, и вот, у них, относительно говоря, получается. Однако неизвестно, получится ли у других, если следовать тому же. Есть частичные примеры: Польша, скажем, стала следовать—и, кажется, получается у неё. Да даже и у прибалтийских стран получается. У Болгарии или Румынии получается хуже. Да даже и у Греции получается хуже. Так что примеров не совсем достаточно. Но они не описывают безнадёжную ситуацию. Будем надеяться, что у Грузии, Украины и Молдовы получится. Более того: будем надеяться, что и у Беларуси, Армении и даже России когда-либо это получится. Но этого мало. Так зачем же соблюдать принципы рациональности сегодня, если неизвестно, дадут ли они плоды, и неизвестно, когда?
  •          Есть один странный—мистический—иррациональный ответ: все, кто соблюдает эти принципы—все, кто уверяет и сам верит, что их соблюдает—верят, что именно им они обязаны своим успехом. Т.е. начав однажды их соблюдать, игроки—и целые общества—не желают уходить от их соблюдения слишком далеко! Конечно, можно указать, что также верят в превосходство своих принципов и Китай, и мусульманские страны. И они совершили великий исторический вклад в развитие человечества—и некоторые совершают и сегодня. Хорошо. Но ведь никто не может отрицать, что уровень образования, здоровья и благоденствия, качество товаров и количество открытий и изобретений выше на Западе! Итак, внутренняя убедительность принципов плюс эти факторы—явные факторы успеха—говорят в пользу рациональности.
  •          Только вера в культурную относительность ценностей (скажем, в то, что права человека—«западное изобретение», а на «востоке» женщине просто необходимо вырезать чувствительные части гениталий, и она этого хочет больше, чем не хочет, ибо таковы правила/ценности) может помешать принятию этого тезиса. Это есть расизм—предположение, что люди не созданы потенциально и нормативно равными (что в актуальности означает равноправными) друг другу. Не материально и физически равными, а именно нормативно и этически. Выбор Софи тут неуместен. Это допущение—что люди нормативно и этически неравны—есть вызов всей человеческой цивилизции, если она стОит чего-либо.
  •          Ведь внутренняя убедительность действенности принципов и допущений важна, но ещё важнее внешняя валидность расчётов, внешнее подтверждение того, что ты поступаешь рационально, и это тебе удаётся: не хотел же бы человек, у которого жажда, и который решил пойти на кухню попить воды для решения этой проблемы, подойти к крану… в котором нет воды! Или же набрать воды в стакан… а она бы исчезла прежде, чем он успел бы её выпить! Или же… выпить воды—и не удовлетворить жажду! Попытаться отпить—и стакан у него был бы отнят! Все остальные системы, общества, модели обществ, к сожалению, находятся именно в таких обстоятельствах: какой толк верить во внутреннюю убедительность той или иной системы, если эффективного достижения результата она не даёт? Только недообразованный человек—или фанатик—будет согласен на такую веру.
  •          Это понимание приводит к необходимости пересмотра старых традиций культур и отбрасывания некоторых из них.
  •          Тип городской цивилизации, сложившийся на Западе, позволяет это сделать легче: здесь клановый гемайншафт разорван, гезайншафт торжествует, и сложился неклановый гемайншафт (коммьюнити, малое сообщество); а когда у людей нет или мало долговременных родственных или местечковых отношений или обязательств (фактически часто иррациональных—из-за нажима малого сообщества), легче быть тем, кем хочешь, и участвовать в общественной и/или общинной жизни, как считаешь нужным, но с пользой для общества/общины.
  •          Это также позволяет более лёгкой кристаллизации основной прогрессивной прослойки сегодняшнего человечества: так называемого гражданского общества. Это часть общества, которая (или общество в тот момент, когда оно; или та часть действий общества, которая)участвует не в госуправлении, не в делании денег/профита посредством бизнеса, не в семейно-клановых отношениях, а в пользе для общества, взятой как таковая (с минимальным личным интересом). Сегодня можно с уверенностью утверждать, что прослойка интеллигенции, интеллектуалов, учёных, жрецов и других лидерско-элитных групп, означающих интеллектуально-духовное превосходство, сменилась исторически новым образованием (или объединилась в его суперидентичности): гражданским обществом. Бизнес позволяет или требует быть слишком жадным, государство—слишком дисциплинированным, семья и клан—слишком несвободными и необъективными. Таким образом, гражданское общество становится авангардом и мерилом человечества, прогресса и развития сегодня. Той самой системой «сдержек и противовесов» по отношению к государству, бизнесу и семье-клану. Изобретения, открытия, творчество, развитие—ежедневный удел, основное занятие гражданского общества (наряду с тяжким нетворческим трудом, однако последний присущ любым категориям людей, если они не бездельники). Всё это результаты, которые, как маяк Адама Смита, делаются для собственной или малой выгоды, а приносят выгоду большую и многим.
  •          «Взбесившийся принтер»—выражение иррационального (законо)творчества в обществе, где творцы решений не понимают всего вышесказанного: в реале или делают вид.
  •          Таким образом, общество, где единоличный правитель, не советуясь с реальным гражданским обществом, культивирует мракобесие вовнутрь и вовне, а взбесившийся принтер ему поддакивает, в современных условиях обречено на гибель или хотя бы на глубочайшие потрясения. Авантюризм, волюнтаризм, самодержавие и произвол—четыре кита великодержавной хреномистики—обречены на провал!
  •          С чем я вас, господа, и поздравляю! (Но желаю вам этого избежать, если ещё возможно.—Ибо я—добрый. Ибо это рационально.)

 

Геворг Тер-Габриелян

Июль-ноябрь 2014 г.

 

[1] Википедия на английском на это указывает, да и многие другие источники; этот казус похож на ещё один подобный: что слово «гламур» произошло из искажённого «граммар», «грамматика».

[2] Т.е. добивающиеся предполагаемого результата: предположение—«отражающее» скрытую истину, план—имющий шансы реализации, т.е. достижения цели, из-за которой он был создан.

[3] «Кислый сахар»: в данном подходе часто будут встречаться подобные оксюмороны и парадоксы.

[4] Понятно, что, если бы время не имело начала и конца для каждого человека, то вполне вероятно, что оно не имело бы и «краёв» влево, вправо, вверх, вниз, в бок и т.д., и было бы континуумом, т.е. вселенной.

[5] http://en.wikipedia.org/wiki/Tit_for_tat

[6] Позволим себе здесь нарочитое смешение грамматических времён, также, как позволяем себе смешение абстрактного с конкретным, т.е. создаём модель мира, которая упрощена—что типично для тех, кто рассуждает в языке теории игр.


00:55 Июль 04, 2015