Кинотеатр "Безбожник"
Экран тёмен, потом на нем высвечивается
Армения, двадцатый век: блокбастер
фильм первый
Кинотеатр «Безбожник»
Экспозиция
С высоты полёта аэроплана (птицы) показывается центр старого Еревана, с караван-сараем рядом с мечетью и рынком, церковь на Амиряна - ставшая кинотеатром «Безбожник», школа Маяковского, рядом – воинская часть, потом – сад 26 Коммунаров, без театра Сундукяна, потом сады и домики на месте Лебединого озера и проспекта Саят-Нова, вдали строится Опера, речка Мамур пресекается, вдруг её продолжение становится строительной площадкой.
Голос автора фильма произносит:
Прожив больше полувека и никогда всерьёз не собирая истории своих родителей и их поколения, я наконец, слушая и вспоминая, накопил столько материала, что написал киносценарий – про времена от 30-х до наверно конца пятидесятых – когда встретились и поженились мои отец и мать.
Папа мечтал написать киносценарий.
Из этого вроде не выйдет прозы, но сценарий выйдет. Поскольку фильм всё равно видимо никогда не будет снят, да и слишком длинен, предлагаю смотреть его мысленно. По стилю это должна быть смесь «Амаркорда» и «Зеркала». Бертолуччи тоже повлиял, и Атом (Эгоян), и другие. Поскольку это невозможно будет снять, предлагаю вам напрячь воображение и увидеть всё это на мысленном экране.
Эпизоды в основном документальны, то есть основаны на реальных событиях или на действительно слышанных мной историях. Однако выстроен сюжет – в каком-то смысле вымышленный, в каком-то – мифологизированный, и события не совсем точны как с документальной, так и с хронологической точек зрения: конец 30-х несколько смешан с сороковыми и пятидесятыми, возраст мамы приближён к возрасту отца. Ереван тех времён тоже не полностью достоверен, это Ереван моей легенды.
Титры идут на фоне Еревана
Благодарность моим маме и папе. А также – книге «Ереван, 20 век», оцифрованному фотоархиву «Арменпресса», группе «Armenia Totalitaris», Марату Яврумяну, Сархату Петросяну, Марку Григоряну, Анне Саргсян, Тиграну Паскевичяну, Ара Шириняну, Вардану Азатяну, Вардану Джалояну, Ара Недоляну – за предоставленные этому проекту в той или иной форме, выраженные в интернете или другой их деятельности – миг, зерно, элемент или импульс.
Эпизоды:
1)
Начало.
Преподавательница прихорашивается в преподавательской, одна, на лице испуганная но и решительная скрытая улыбка. От, допустим, бодрого покрикивания радио, из атмосферы чувствуется, что пятидесятые, примерно 1954 г. Место портрета Сталина видно в преподавательской – на стене след от чёрной рамки.
По пустому коридору она идёт в аудиторию. Открывает дверь, входит.
В аудитории только девочки. Их больше сорока.
Преподавательница смотрит на них, делает вдох и из-за пазухи опасливо достаёт портрет Чаренца – на листе газеты, скомканный – достаёт, разглаживает, оглядывается вокруг, кидает взгляд на прикрытую дверь аудитории, и потом показывает классу:
- Здравствуйте! Должна сообщить вам одну радостную весть. Был такой прекрасный поэт, очень талантливый, по имени Егише Чаренц. Вот он. До сих пор мы о нём не говорили, но теперь стало можно. Очень советую всем познакомиться с его творениями. Увы, мало осталось его книг. Но если у кого-нибудь из вас дома сохранилась одна – вы можете принести её в институт, мы выберем какое-нибудь стихотворение, напишем его на доске, вместе прочтём, обсудим, выучим наизусть. Так у кого из вас дома могла сохраниться книга Чаренца?
Вся аудитория поднимает руки.
2)
Более ранние времена – конец тридцатых.
Семилетняя девочка (Инга) на концерте. В только что открывшемся зале Оперы. Там другая девочка, постарше, играет на фортепьяно, с оркестром, какое-то классическое произведение. У Инги острое зрение, и она вдруг замечает, что та девочка читает какую-то книгу вместо нот: камера приближается, и мы видим, что она читает «Анну Каренину» по-русски, и одновременно играет. Перелистывает страницы книги, и никто не понимает, что она читает роман, одновременно точно аккомпанируя. Девочку зовут Эвелина.
3)
Дом Эвелины и Врама, в нём три комнаты – роскошь - спальня, гостиная и кабинет их отца – Микаэла. Все три комнаты очень маленькие.
Из гостиной слышится классическая фортепианная музыка.
Отец Эвелины и Врама пришёл домой усталый, мрачный; после обеда, сидя в своём глубоком кресле, пишет письмо. Стол покрыт зелёным сукном. Видим текст: «Желаю вам сообщить, что, если вы арестовываете товарища Гаспаряна, то также и должны арестовать меня, так как я, являясь руководителем экономического отдела, не мог не знать... Любой приказ товарищ Гаспаряна визировался также и мной, и если он виновен в нарушениях, то я также виновен, а на самом деле если есть нарушения, то я виновен в первую очередь, а не он...»
Откидывается в кресле, зовёт жену:
- Сирануйш, дашь мне воды?
Руки Сирануйш в муке, она что-то печёт на кухне. Смотрит на свои руки, зовёт в сторону комнаты:
- Эвелина, папа просит воды!
Пианино умолкает. Появляется Эвелина, подходит к окну, кричит во двор:
- Вра-ам! Вра-ам!
Мальчик отзывается из глубины двора:
- Чего?!
- Папа просит воды!
И снова уходит в другую комнату, возобновляет игру.
В заросшем деревьями дворе два бассейна, в которых плещутся дети. Врам однако находится дальше, в конце двора, где начинается территория церкви: церковь ныне стала кинотеатром, на нём надпись – «Безбожник» (армянскими буквами). На нём наклеены афиши, на афишах написано «Намус» и «Чапаев». На фронтоне церкви барельеф – переплетённые друг с другом руки.
Во дворе церкви Врам с дядей Иоганом – Нарпроскомиссаром, его сыном и другими детьми строят «настоящий» большой У-2, аэроплан. Дядя Иоган также и лётчик, на голове его лётный шлем, с незавязанными наушниками.
Десятилетний Врам спускается с левого крыла самолета, бегом появляется из глубины двора, входит домой, наливает воды и подносит отцу, возвращается к самолёту.
Отец пьёт воду, смотрит на часы, сидит молча ещё немного, складывает заявление, кладёт его в портфель, встаёт, тщательно укладывает в портфель смену белья, пару носков (до этого лежавших на письменном столе), тяжело выходит из дому, не говоря домашним ни единого слова. Семь часов вечера.
4)
Врам гуляет по лесу, с дядей Лазаром и собакой Чибисом (ирландским сеттером), у дяди Лазара есть ружьё.
- Пошли, покажу тебе водную карусель, – говорит дядя Лазар.
Врам представляет себе водную карусель – с весельем, музыкой… Сейчас они пойдут к ней, и он усядется, закружится посредь воды, лодочка запрыгает из стороны в сторону… Интересно сколько детей будет помимо него… Немного удивительно, откуда возьмётся посреди леса водяная карусель? И никаких звуков музыки что-то не слышно… Но Врам верит дяде Лазару.
Дядя Лазар приводит его к водовороту. Там кружатся ветки, щепки, листья…
Врам разочарован, но не подаёт виду.
На обратном пути они видят как рубят лес – вековые дубы.
Два дуба сплелись вершинами, рубщики срубают один из них, но ветви сплелись настолько, что целый не позволяет рухнуть срубленному. Рубщики возятся, наконец справляются, рушат. Пильщик сердит и доволен, что победил, бьёт ногой по целому, ушибает ногу, затем забирается на павшего и начинает срубать ветви.
- Как так можно? – говорит Врам, – ведь деревья красивые, жалко их, они создают воздух…
- А ты прав, – говорит дядя Лазар.
Садятся в «Эмку» дяди Лазара, водитель привозит их в город, останавливаются у комиссариата лесхоза.
В небе парит аэроплан, Врам машет ему рукой, потому что убеждён, что это дядя Иоган.
В Ереване роскошная осень. Деревья в разноцветной листве. Люди однако шагают глядя друг на друга с подозрением, молчаливые и мрачные, пряча друг от друга взгляд.
Комиссар лесхоза 27-летний парень, в будённовке. Над его головой в кабинете висит огромный диплом Гейдельбергского университета. Пока взрослые говорят, Врам изучает этот диплом, его золотую печать, длинную подпись Карла Ясперса. В дипломе сказано, что комиссар стал магистром философских наук в возрасте 19 лет.
- Послушай, что мальчик говорит.
Врам, как отличник, повторяет, словно затверженный урок:
- Как можно рубить вековые деревья? Ведь они живые, чувствуют боль, они красивые!
- Правильно говоришь, мальчик.
Комиссар берёт телефонную трубку, произносит приказ, чтобы больше не рубили.
5)
Дядя Лазар, отец Врама – Микаэл, а также Чаренц, Бакунц, Тотовенц и Сараджев сидят во дворе мечети – в кафе «Турист», пьют кофе. Микаэл Мазманян достаёт из кармана лист бумаги, расстилает на столе, карандашом рисует эскиз дома Издательств.
Все смотрят на его рисунок.
Врам и сын Бакунца – Севада, играют рядом с ними.
Врам подходит к столу, смотрит, как рисует Мазманян, и непроизвольно кладёт руку на кусок белой страницы. Мазманян смотрит на его ладонь и обводит её карандашом. Врам улыбается.
- Сдал своё заявление? – вдруг спрашивает Микаэла Аксель (Бакунц).
Мазманян отвлекается от своего эскиза, вскидывает голову.
- Да – говорит Микаэл.
- И?
- Молчат.
- Микоян приехал, – вдруг говорит Чаренц.
Тотовенц не участвует в разговоре: рассматривает находящуюся в плохом состоянии мечеть.
- Надо объяснить ему, что происходит, – говорит дядя Лазар.
- Кто может объяснить? – говорит вдруг Тотовенц певучим голосом.
- Я. Я его ещё с Баку знаю. Мне он не откажет, примет. Не может отказать.
- Только вы двое и спаслись, – говорит внезапно Чаренц странным тоном.
- Меня быстро услали оттуда, – скромно отвечает Лазар, – я выполнял приказ товарища Ленина.
- Дай твой рисунок мальчику, – говорит Микаэл.
Мазманян смотрит на Врама, берёт бумагу и протягивает ему.
Врам берёт эскиз, крутит в руках, рассматривает, но отец забирает у него из рук.
- Изомнёшь.
И кладёт в свой портфель.
Сараджев беззвучно отстукивает пальцами по столу какую-то мелодию, шевелит губами.
Вдали, у стены мечети, вырыты глубокая яма-траншея, на месте рыночного двора уже начато строительство будущего проспекта Сталина. Вынутые из ямы, лежат на земле несколько кувшинов и пара черепов. Врам и Севада смотрят, как несколько беспризорных, обряженных в лохмотья мальчишек подбегают, начинают играть одним из черепов в футбол.
На них смотрит и сидящая чуть поодаль женщина, просящая милостыню. Это мать Аветиса и Саркиса. Проходит Ашхен – мать Инги, открывает кошелёк, достаёт из него копейку, кладёт в лежащую перед нищенкой шапку. Видя, что делают дети (играют в футбол черепом), отводит взгляд, но потом не выдерживает, тихонько говорит «прекратите».
Мальчишки моментально разбегаются, череп остаётся лежать посреди будущего проспекта Сталина.
Из сидящих в кафе только Чаренц замечает это, поскольку заинтересованно смотрит на стремительную фигуру Ашхен, исчезающую за поворотом улицы Амиряна.
Оседлав лошадь, звонко цокая, со стороны Эчмиадзина приближается Гарегин – муж Ашхен, отец Инги. Лошадь осторожно обходит череп, скачет в сторону улицы Амиряна.
Здесь, у двухэтажного дома, который находится в том же квартале, неподалёку от церкви «Безбожник», Гарегин слезает с лошади, устало потягивается, с трудом привязывает её к столбу рядом с домом, входит в дом.
Как только входит и закрывает дверь – слышен звук взрыва, лошадь прядает и ржёт. Проносится порыв ветра, вздымается пыль.
Гарегин даже не выходит, чтобы узнать, что случилось.
В кафе «Турист» все поднимают головы. Сараджев перестаёт отбивать пальцами ритм. Врам и Севада выбегают из двора мечети, бегут на улицу Амиряна. Там взрывают церковь, на ней написано «Безбожник». Последние годы она использовалась как кинотеатр. Взрывом руководит сосед Врама, дядя Иоган, нарпроскомиссар. Ему помогает Саркис. Микоян, стоя вдали, лично следит за работами по взрыву церкви.
После взрыва солдатским шагом подходит к «Эмке», садится в неё. Машина удаляется.
Осколок барельефа падает у ног Севады. Врам поднимает его, на нём рука, со сломанными пальцами. Врам кладёт его в карман.
Во дворе церкви самолёт, который строили дядя Иоган с детьми. От взрыва он сотрясается, правое колесо и левое крыло ломаются. Мальчики грустно смотрят.
- Ничего, починим и полетит, – говорит дядя Иоган.
6)
Дядя Лазар подходит к подъезду правительственного здания, говорит привратнику «Я хочу видеть товарища Микояна». Пишет пару строк в записке, отправляет. Садится ждать.
Флешбэк (сделан в том же стиле, что и фильм в фильме, смотри далее)
Баку, большевистский комиссариат, 1918 год.
- Мы поручаем вам важнейшее партийное задание, – говорит Шаумян.
- Слушаю, – говорит дядя Лазар.
- Нашего товарища надо срочно вывести из окружения, он должен донести до товарища Ленина важное тайное сообщение.
- Слушаю, - говорит дядя Лазар.
- Сможете?
- Так точно, - говорит дядя Лазар.
Дядя Лазар едет по глухой бакинской улочке на телеге груженной двумя бочками, влекомой волом. Он одет как татарский крестьянин. Телега въезжает во двор. Вечер. Дядя Лазар открывает крышку одной из бочек, достаёт оттуда мешок яблок.
Потом поворачивается к маленькому домику в глубине двора, зовёт:
- Товарищ!
Из дома выходит Микоян. Он выглядит совершенно так же, как и в тридцатые. Маленький, в форме и в сапогах. Солдатским шагом подходит.
- Забирайтесь сюда пожалуйста!
Микоян оглаживает усики, взбирается на телегу, смотрит в бочку, вздыхает, забирается внутрь, скрючивается там.
Дядя Лазар со дна телеги достаёт крышку (в ней проделаны дырки), ставит её на Микояна, сверху насыпает яблоки из мешка, потом закрывает бочку главной крышкой. Постукивает по стенке. В стенке бочки также проделаны малозаметные отверстия.
- Нормально?
Из бочки слышится ответное постукивание.
Дорога, выводящая из Баку. Дядя Лазар правит телегой и посвистывает.
Навстречу выходят двое вооружённых татарских солдат.
- Дэйендырдыр! Нэ гйотэрсен!
Дядя Лазар начинает бойко беседовать с ними, открывает им ту самую бочку, в которой Микоян, достаёт из неё яблоки, угощает солдат, пускает пару проклятий в адрес гявуров - армянских большевиков. Аскеры крутятся вокруг телеги, протыкают солому своими кинжалами, один даже заставляет открыть другую бочку, втыкает кинжал в яблоки, проворачивает.
На конце кинжала достаёт красное яблоко, довольный тащит в рот, с хрустом грызёт.
Из придорожной будки, которая служит их пропускным пунктом, подаёт голос белый английский оккупант:
- Финиш дет. Уи ар нот хиэр ту спенд тайм он инносент пейзентс. Уи ниид ту лук фор де риэл энеми – мусафатс.
Аскеры не понимают, но подаются в сторону:
- Геч, геч!
Дядя Лазар обрадовано и торопливо гонит вола вперёд, понукая его хо! хо!, и потом только понимает, что так именно армяне погоняют волов. Но уже поздно.
Аскеры смотрят вслед, недоумевая. Дядя Лазар не смотрит назад, но чувствует их взгляды.
Один из аскеров хочет его остановить, но в это время английский оккупант снова подаёт голос, аскер плюёт и идёт к будке.
Дядя Лазар издаёт глубокий вздох, постукивает по бочке.
На живописном берегу речки он переворачивает бочку. Бочка выкатывается из телеги, падает вниз. Из неё высыпаются яблоки, со стоном выскальзывает Микоян. Поправляет усишки, отряхивает форму, крепко пожимает руку дяди Лазара.
- Я никогда этого не забуду, товарищ. Ты мне спас жизнь.
- А что случилось? – говорит дядя Лазар.
- Не могу сказать, это строгий секрет. Но тебе скажу. Готовится нападение на Баку, всех наших убьют.
- А почему же они не убегают?
- Большевики не убегают, - говорит Микоян. – Что, Аякс будет убегать? Не дождутся!
А ты чего тогда бежишь? – мысленно спрашивает его дядя Лазар.
Потому что они мученики, а я учёный, учёный-кручёный, – посмеиваясь, также мысленно отвечает Микоян, а потом поворачивается и исчезает средь кустов.
В следующем кадре паром, в нём – Шаумян и остальные 25 комиссаров, связанные, лежат на палубе.
- Неужели Мико нас не спасет? – тихо говорит Фиолетов Джапаридзе.
- Если ему удалось создать ячейку в Красноводске – тогда удастся, - мудро говорит Шаумян.
Азизбеков безнадёжно пожимает плечами.
- Только Ленин ведает…
- Молчать! – кричит туркмен в матросской форме, укалывая его штыком, – Предатель нации!
Азизбеков смолкает на полуслове. Остальные молчат тоже.
Паром качается на спокойной глади Каспийского моря.
Конец флешбэка
Привратник возвращается - с запиской в руке: «Очень занят, к сож. не могу встретиться, приветствую, с большевистским приветом, Микоян».
7)
Врам подходит к дому дяди Лазара. Ему предстоит забрать собаку, Чибиса. Жена дяди Лазара – Надя – высокая, русская – срочно собирает какие-то вещи. Мужа забрали. Какие-то люди здесь, говорят «быстро, освобождай помещение», торопят её. Один топает ногой - чего вы копаетесь, докопались уже до своей антисоветской сущности. Вдали виднеется телега, на ней женщина и двое детей, с пожитками. Телега стоит чуть вдалеке от дома, женщина и дети молча смотрят, ждут, не спускаются. Рот женщины открыт, потом она облизывает губы.
Надя в сапогах, мужских, в полувоенной одежде хаки. Чибису говорит – иди вот к нему – и указывает на Врама. Потом подходит к Враму и суетливо суёт какие-то вещи.
Врам убегает от этого зрелища, вместе с Чибисом идёт теми же путями, которыми ходили с дядей Лазаром: водяная карусель на том же месте, раздувшаяся, яростно кружится на месте, словно пляшет пляску дервишей. Вода мутна, отдаёт красным. Врам шагает вперёд, видит, что снова рубят деревья. В руках у него переданный Надей пакет.
В Ереване Врам нерешительно подходит к комиссариату того 27-летнего комиссара: видит, что стоит воронок, комиссара выводят заломив руки, уводят. Один из уводящих 18-летний Аветис, взглядом показывает – держись подальше! Другой – 24-летний Саркис, прослеживает взгляд брата и видит Врама. 27-летний комиссар вдруг дёргается, с плеча Аветиса вдруг скользит вниз винтовка. Саркис встряхивает комиссара, поправляет винтовку на плече Аветиса, укоризненно смотрит на него. Врам вдруг замечает, что на его руке нет ногтей. Саркис снова смотрит в сторону Врама, но Врам уже исчез.
Дома Врам открывает пакет: в нём пишмашинка «колибри» и фотоаппарат «цейс» (такой же как «киев»). Отец забирает всё это, уносит в свою комнату.
8)
Врам утром видит, как отец читает в газете: взяли Саака Тер-Габриэляна.
Идёт в школу, приходит с опозданием.
Учительница набрасывается на него:
- Вот так вот, дети врага народа опаздывать изволят!
Врам поворачивается, выбегает, идёт к месту работы отца.
Отец на работе, его не взяли. Учительница перепутала его с Сааком.
Отец берёт его за руку и идёт с ним в комиссариат нарпросвещения. Комиссар их сосед дядя Иоган, в шлеме лётчика. За его спиной на стене висит большой германский диплом. Он выслушивает рассказ Врама, берёт телефонную трубку, звонит.
Врам возвращается в школу. Та учительница, собрав вещи, идёт ему навстречу. Её уволили. Она с ненавистью смотрит на Врама, проходит, удаляется.
Врам открывает школьную дверь, входит, закрывает дверь.
Когда Врам выходит из школы – аэроплан в небе выписывает мёртвые петли.
9)
Двор напротив дома Врама, с бассейнами. Внизу стоит воронок. С верхнего этажа ведут комиссара нарпросвещения, дядю Иогана, с заломленными руками. Следом идёт соседка и кричит – Ура! уводят! уводят! Облизывает губы. И начинает от радости плясать на улице.
Уводящими опять Саркис и Аветис. Когда ведут – Аветис с удивлением смотрит вслед той женщине, снова видит стоящего в отдалении Врама, отводит взгляд.
Врам смотрит вверх – аэроплана нет.
Сын дяди Иогана во дворе, окружённый детьми. Врам подходит к нему, пробует с ним играть, разговорить его. Тот не издаёт ни звука. Мать подходит, берёт его за руку, уводит домой. Он безвольно переступает ногами, мать тащит его за руку.
Утром Врам снова приходит в школу опоздавшим, открывает дверь класса, входит. Та же учительница в классе: её восстановили; когда видит входящего Врама, на губах её появляется злорадная улыбка.
Когда Врам видит её – поворачивается и выбегает из школы. Бежит, с ранцем в руке, в неизвестном направлении. Вскоре в нему присоединяется Чибис.
10)
Мать надела на Перча берет: их семья сравнительно недавно репатриировалась из Франции, отец Перча был ректором университета, пока его не взяли. Когда Перч идёт в школу - парни из соседней школы свистят ему вслед.
Кричат – Гаврош, Гаврош!
Перч не желает снимать берет даже после школы, хоть и знает чем это кончится. Выходит со школьного двора (это другая школа, не врамовская), парни набегают сзади, издеваются. Перч огрызается, влезает в драку. Но он мал, а они большие и их много. Начинают его безжалостно бить.
Врам, пробегая с Чибисом, замечает это. Чибис хочет наброситься на бьющих. Врам хватает его за шею, сдерживает, «Чибис, сидеть!, сидеть!», сам кидается защищать Перча. Парни нехотя отступают. Врам и Перч, измазанные, уходят. Берет Перча смешно истрепался, но он его не снимает с головы. По дороге знакомятся.
Проходя видят Надю, с какими-то обмотками на ногах, в потёртой военной шинели, она тащит два ведра воды. Вдруг Врам видит своего отца: Микаэл подходит к Наде и отдаёт той пакет с пишмашинкой и фотоаппаратом. Они разговаривают. Надя отказывается брать пакет. Чибис у ног Врама радостно, но сдержанно виляет хвостом.
Перч приходит домой. Их дом напротив университета. Мать, одетая в чёрное, что-то говорит. В комнате стоит мольберт, закрытый тканью. Перч стаскивает ткань: на мольберте неоконченный портрет его отца; оригинал рисовал Сарьян, картина уничтожена, и Перч пытается по памяти её воспроизвести. Отца уже забрали. Он был ректором университета. Его кабинет был напротив их квартиры. Перч смотрит с балкона: в кабинете всё вывернуто наизнанку.
11)
Аветис спит в своей хижине, в форме. Маленькая, полуразвалившаяся землянка. Мать и Саркис смотрят на него. Он просыпается, время - двенадцать тридцать ночи. Встаёт. Улыбается матери, говорит брату – ну, пошли. Выходят. Оказывается, они живут на границе Тохмахского кладбища. Под слабым лучом света из хижины могилы выстраиваются друг за другом, пропадают в зелёной тьме.
Воронок ждёт во дворе. Парни садятся. Мать крестит их вслед. У неё страшно измученный вид.
12)
Скажем, 1942-й.
Микаэл (отец Врама) сидя в своём кресле смотрит в одну точку. Газеты на столе лежат стопкой в одном углу. Открывает ящик стола. Там лежит дамский браунинг, его личная печать и внизу – огромный диплом Гейдельбегского университета. Берёт браунинг, проверяет, заглядывает в ствол. Кладёт обратно. Берёт печать, рассматривает, дышит на поверхность, протирает пальцем: кладёт обратно. Достаёт диплом, думает куда бы положить, кладёт под ящик – в тайник, потом достаёт, прячет между газетами, лежащими на столе.
Снимает пенсне, складывает, кладёт в карман пиджака. Встаёт, берёт чемодан, собирает. Берёт фотоаппарат, выходит из дома. С чемоданом в руке идёт в больницу.
В больнице лежит Врам. Рядом висит шинель, курсантская. Врам бледен. Микаэл отдаёт ему фотографический аппарат. Он принёс еды.
- Запеканка. Мама послала. Поешь?
Врам обессилен до той степени, что не может даже шевельнуться. Смотрит серьёзно. Микаэл прощается, уходит. Врам смотрит ему вслед.
Микаэл приходит на вокзал. Здесь много парней в полувоенной форме или без формы, садящихся на поезд. С ними прощаются родители. Микаэл дожидается другого поезда. С которого сгружают на носилках множество раненых, у некоторых лица уже накрыты саваном. Садится в этот второй поезд. На нём написано «Ростов»: потом он едет уже в другом поезде, на котором написано «Новосибирск».
В северном городе, увязая в снегу, Микаэл, хромая, идёт с письмом по направлению к сравнительно хорошему деревянному зданию. Город – Норильск, строящийся. Передавая письмо сторжу, видит вдруг человека в белом халате, кричит – Микаэл! Это Мазманян. Мазманян обнимает его. Сквозь буран ведёт в свою клетушку, которая в соседнем здании. Кормит его. Микаэл разворачивает обмотки на ногах, ноги обморожены, опухли. Руки всё те же, не изменились, маленькие, нежные. Мазманян думает, как ему помочь. Мазманян ссыльный, но ему поручили спроектировать и построить Норильск, и он, несмотря на свой подневольный статус, руководит множеством людей. Но вокруг всегда есть охранники.
- Но зачем ты приехал сюда?
- Так все вы здесь, или на Тохмахе, или даже не на Тохмахе. Где же мне быть?
Мазманян протестующе щёлкает языком. Он видит, что Микаэлу не выдержать тут.
13)
Врам только что выписался из больницы, освободился от армии по причине болезни. Идёт домой, с пакетом и фотоаппаратом в руках. По дороге видит следующую картину: из школы девочек выскакивают ученицы, начинают в Коммунарском саду создавать запасы снежков. В снежки кладут камни. Потом прячутся за скамейками. Вскоре из школы мальчиков выходят те самые парни, которые били Перча. Девочки набрасываются на них и начинают жестоко избивать снежками. Парни убегают. Врам снимает несколько кадров.
Дома, в затемнённой кухне, под красным светом, он проявляет их. На одном из них Инга – смеющаяся, с занесённой рукой, бьёт снежком парня, который скорчился и пытается защитить голову рукой.
14)
Квартира Инги. Ингин голос декламирует «Давида Сасунского».
В дверь звонят (в круглый, механический звонок). Ингина мама – Ашхен – открывает.
- Здравствуйте. Дома ли Гарегин? – спрашивает вошедший.
- Здравствуйте. Пока не пришёл, - говорит Ашхен. – Проходите пожалуйста, садитесь, скоро он будет.
- Нет, я подожду на улице.
- Нет, что вы, проходите, садитесь.
Посетитель смущаясь входит, не снимая потёртого пальто, проходит в комнату, потом смотрит на свои ноги, возвращается, хочет разуться.
- У нас не снимают, - говорит Ашхен, – проходите так.
На выкрашенном красным полу следы грязи.
- Так я приучен, не можно мне, - говорит посетитель, снимает сапоги, в пальто идёт в комнату.
В углу комнаты Инга наизусть читает младшей сестре – Иде «Безумных из Сасуна». Роскошная книга, с иллюстрациями Коджояна, лежит на столе, закрытая, Инга не заглядывает в неё, говорит наизусть, сидящая рядом Ида – почти беззвучно, шевеля губами, повторяет.
- Здравствуйте, – говорят девочки.
Посетитель здоровается.
- Садитесь, – говорит Ашхен.
Посетитель неумело садится в лёгкое кресло. В руках у него небольшой пакет.
Ашхен смотрит в сторону кухни, потом на посетителя.
- Хотите воды?
- Нет, спасибо.
Ашхен уходит на кухню. Звонок в дверь.
Это отец Инги – Гарегин. Входит, усталый. В коридоре Ашхен говорит «у тебя гость».
Гарегин опускает седло, которое принёс в руках, на пол в коридоре, входит, мрачно смотрит на посетителя, секунду колеблется, потом протягивает руку.
Здороваются.
- Сейчас пообедаем.
- Нет, я не голоден.
- Без разговоров. Сегодня приехал?
- Да.
- Как дорога?
- Ну, я выехал с ночи…
- Есть где ночевать?
- В Доме колхозника.
Садятся за стол. Гость не снимает пальто. Никто ему не говорит – сними.
Ашхен приносит обед – жидкий суп. Девочки уходят на кухню. Ашхен думает, потом достаёт из серванта банку американской тушёнки, уносит на кухню, открывает, опорожняет в тарелку, приносит, кладёт на стол.
Молча едят, слегка причавкивая. Не притрагиваются ни к нескольким кускам чёрного хлеба, ни к тушёнке, хоть Ашхен и поставила тарелки и вилки специально для неё. Посетитель положил свой пакет на стол – рядом с тарелкой.
Ашхен убирает тарелки, приносит чай – который бесцветный, просто кипящая вода в чайнике. Наливает в стаканы с подстаканниками. Нежные стаканы из тонкого стекла. Рядом ставит сахарницу с жёлтым сахаром – это ячменный сахар.
Гарегин насыпает себе три ложки, передаёт сахарницу гостю, ложкой размешивает сахар, с причмокиванием делает глоток.
- Завтра окончательно оформим бумаги, – говорит Гарегин сквозь зубы, словно самому себе, не смотрит на гостя.
- Двадцать кило было расхождение, – говорит гость. – Сама она вдова, мужа кулаки пристрелили в тот год. Как может крутится, с двумя детьми у подола. У меня тоже трое детейпо лавкам.
Гарегин молчит.
Инга на кухне слышит сказанное гостем.
Флешбэк
Скажем, 1934.
Поле. Дорога. Между двумя конными на коленях стоит человек, в будёновке. Ему двадцать семь. Его конь чуть дальше. Один из конных спускается, утыкает ружьё ему в грудь и стреляет.
Лошадь ржёт.
Потом село, перед хижиной стоит женщина, ждёт, смотрит вдаль, тревожно. Выстрела не слышно, но слышно ржание: женщина вздрагивает. Женщина – тётка Инги, а девочка рядом – Ида.
Вдалеке – вдали от её глаз – телега, на ней женщина с двумя детишками. Рот женщины открыт, потом она облизывает губы в ожидании.
Конец флешбэка
- А вот это из нашего сада, - говорит гость и медленно начинает разворачивать пакет. – Хорошо согревает, ребёнок если простудится – достаточно одной капли в кипячёной воде.
Из пакета появляется чёрная, полная жидкости, запечатанная воском бутыль.
Гарегин вдруг неожиданно вскакивает. Стакан падает на пол, вдребезги. Чай разливается.
- Ты для этого явился? – кричит. - Собирай эти свои манатки и вон!
Ашхен прикладывает руку ко рту, делает шаг к мужу. Под ногой хрустят осколки стакана. Голоса на кухне замолкают.
Посетитель встаёт, оставляя бутыль на столе.
- Нет, забирай что принёс и вон из моего дома! – кричит вышедший из себя Гарегин.
Жена обнимает его сзади, пытается успокоить. Он стоя смотрит на посетителя, который поспешно берёт бутыль, комкая в руке пакет – шагает к двери.
Гарегин идёт за ним следом, подталкивает его, открывает дверь, руками выпихивает его наружу, захлопывает дверь перед его носом.
- Успокойся, успокойся, - говорит Ашхен, поглаживая его по плечу.
Гарегин садится в кресло, откидывает голову, закрывает глаза, вытягивает ноги…
- Уфф…
Потом он засыпает, жена прикрывает его накидкой, уходит на кухню.
Здесь стоит складная раскладушка, на которой сидит её сестра Ануш, её мужа убили бандиты, и она вместе с дочерью-Идой живёт дома у Инги и Гарегина. Ануш, положив на колени, читает Библию с золотым обрезом, в красном переплёте. Инга и Ида сидят рядом в уголке, Инга снова шёпотом декламирует, на этот раз «Евгения Онегина», отрывок про Татьяну, по-русски. Когда мать входит – они замолкают, смотрят на неё.
Мать тихо включает радио, которое говорит:
- Лучший друг детей, гениальный языковед, несгибаемый вождь коммунистической партии, вдохновитель невиданных побед в сельском хозяйстве, верховный главнокомандующий, генераллисимус товарищ Сталин нанёс сокрушительный удар врагам нашей родины…
- Интересно хоть этот бедный человек знает, что про него говорят? Если б знал, от стыда бы в могилу спрятался. Вот что за люди, в голову им не приходит, что он может вдруг услышать, – тихонько говорит Ашхен.
Радио поражённо замолкает на полуслове. Слышно только шипение.
Ануш поднимает голову от Библии, откладывает её в сторону, говорит девочкам:
- Английский выучили?
15)
…Когда Врам проявляет фотографии, в дверь начинают стучать. Врам идёт и открывает. Это Саркис и Аветис, они пришли выносить вещи. Поскольку отец в бегах, произвёл самоссылку – его не ловят, и семью не выгоняют из дома, но вещи решили конфисковать. И вот выносят – кресло Микаэла, письменный стол… Врам тайком передаёт Эвелине в пакете печать, фотоаппарат и колибри, Эвелина выносит их через чёрный ход, отдаёт сыну Иогана, возвращается. Всё остальное уносят, в том числе – принадлежности для проявки, наваливают в грузовик. Книги не берут, просто вышвыривают во двор.
- Если мы их заберём, то за вами придут, кто знает что за книги тут могут попасться, – говорит Аветис, пролистывая несколько книг и затем вышвыривая их в окно.
Сирануйш встаёт напротив спальни, складывает руки на груди, задирает нос, не позволяет войти, говорит что здесь её собственные вещи, а не Микаэла. Аветис пытается войти. Врам тайком всовывает ему в руку дамский браунинг, «замечательная вещь», говорит. Аветис мельком смотрит на «вещь», суёт в карман, говорит «ладно», а потом когда Саркис пытается войти – он говорит «больше нет ничего, всё важное мы собрали».
Саркис смотрит на него, поворачивается, идёт проверять кухню, берёт там чайник и стакан Микаэла в специальном подстаканнике, выходит. В кухне разбросаны только что проявленные фотографии, он наступает на них походя. Врам наклоняется, собирает.
В конце вытаскивают рояль. Он не проходит в дверь. Пытаются отсоединить ножки – не проходит. Ломают дверь, чтобы вынести. Когда ломают дверь, ломается балка, поддерживавшая потолок, потолок начинает сыпаться на Врама и его мать.
Сверху спускается сын дяди Иогана, молча смотрит. Их пол тоже сломан.
Рояль грузят на грузовик. Саркис из грузовика сливает бензину, подходит к куче книг, обливает их, подносит спичку. Ждёт, пока книги хорошо разгорятся. Потом идёт и садится в грузовик, тот двигается.
Соседи прибегают к книгам, тушат огонь, начинают вырывать книги друг у друга.
Одна из них издание Чаренца с полуобгорелыми страницами. Один из соседей подходит, берёт книгу, тушит, начинает дуть на неё. Врам наскакивает, вырывает книгу из рук. Сосед отдаёт её. Врам по-волчьи смотрит на него. Тот, пожимая плечами, медленно отступает. Облизывает губы.
16)
Врам грустно, подавленно идёт по улице. Вдруг видит Перча. По-прежнему в берете.
- Врам, как дела? Чего такой грустный?
- Наш дом рушится.
- Пошли, посмотрим.
Перч приходит, смотрит, как разрушается потолок, сломанная балка торчит в сторону.
В комнате пусто, ничего нет, только два сломанных стула.
- Завтра приду, что-нибудь сделаем, - говорит и уходит.
Завтра наутро со двора слышится сигнал. Врам не обращает внимания. Входит Перч.
- Спишь что ли, поторапливайся, идём!
- Куда?
- Идём, увидишь!
Выходят во двор, там стоит грузовик, Врам поднимается в пустой кузов, Перч садится рядом с водителем. Водитель пожилой. Едут в «Особторг», у ворот сигналят. Сторож открывает ворота, грузовик въезжает, ворота закрываются.
В универмаге Перч, водитель и Врам поднимаются к директору. Перч достаёт некую бумагу – список предметов, с подписью и печатью – которые универмаг должен выдать предъявителям. Чего только в списке нет. Рабочие начинают приносить вещи и грузить в грузовик. Стулья, тысячу и одну вещь. Арам помогает. В числе прочего – грузят хорошо обработанное бревно.
Когда грузовик уже полон, Перч подписывает бумагу, ворота открываются, они выезжают, приезжают к дому Врама. Перч помогает занести внутрь бревно.
- Завтра приду, заменю, – говорит и идёт садится в грузовик, который уезжает.
Врам смотрит вслед грузовику с некоторым сожалением, поскольку не отказался бы и от стульев, но их уже увезли.
17)
Врам и Перч меняют потолочную балку. Перч вверху, на лестнице. Сын Иогана внизу, помогает ему. Вдруг кто-то входит.
- Перч здесь?
- Перч, тебя спрашивают, - говорит Врам.
Перч спускается с лестницы. Пришедший достаёт документ, с печатью, и говорит:
- Перч, брат, надо точно такую же.
Блатной такой парень.
Перч внимательно изучает печать на документе.
- На сколько раз надо?
- Одного раза достаточно.
Перч отдаёт бумагу парню, тот складывает её и кладёт в карман.
- Врам, картофель есть?
Врам в горстях приносит с кухни с десяток картофелин. В основном дряблых.
Перч недовольно морщит нос, по одной берёт, изучает, проверяет крепость, смотрит, мнёт, нюхает, откладывает в строну, наконец выбирает одну, достаёт из кармана складной нож и разрезает картофелину пополам. Кончиком ножа тут же не сходя с места вырезает в картофеле печать со всеми подробностями, за несколько минут, смотрит на получившийся результат, дует на печать.
Врам заворожённо следит за его руками.
Перч говорит Враму «неси чернила».
Врам растерян, но покорно приносит синюю стеклянную чернильницу, которую отец неизвестно откуда принёс в один из дней, и которую не унесли, поскольку во время обыска она упала на пол и чернила пролились. Пятно до сих пор видно.
Перч говорит пришедшему «давай».
Тот молча вытаскивает из кармана документ, разворачивает, протягивает Перчу.
Перч пальцем пропитывает чернилом картофелину, прижимает к бумаге.
Бумагой трясёт в воздухе, дует на неё, рассматривает, протягивает блатному.
Тот говорит «спасибо», достаёт золотой и даёт Перчу, берёт документ, складывает, кладёт в карман, уходит.
- Перч? Что за дела?
- А ты думаешь твоё бревно как нам досталось?
Перч режет использованную половинку картофеля на мелкие кусочки, выбрасывает их в мусорное ведро. Другую – целую половину протягивает Враму:
- Пригодится.
- А не боишься?
- Волков бояться в лес не ходить и по-волчьи выть. А я по-волчьи не хотить.
- Значит и все те остальные вещи…
- Дело к обеду уже, надо заканчивать, у меня и другие дела есть на сегодня.
Сын дяди Иогана прочно держит лестницу. Перч поднимается наверх, парень протягивает ему полную замазки миску, он берёт, начинает работать шпателем.
Врам переводит взгляд с него на потолок, бревно уже вставлено на своё место. Вытащить больше не получится…
18)
Сараджев ночью проходит мимо консерватории. Слышится игра на фортепьяно. Он входит в здание. Сторож с испугом смотрит на него.
Сараджев поднимается по ступеням, открывает двери одной аудитории, другой… В третьей видит Эвелину, которая играет на рояле. Тихо закрывает дверь. Стоит, прислушивается.
Спускается, спрашивает сторожа:
- Когда она пришла?
- Простите, - отвечает тот, - она сказала, что что-то забыла, потом я услышал, что она играет, но я не мог оставить свой пост, идти за ней…
- Ничего, – говорит Сараджев, - если она снова придёт в этот час – пусти, пусть играет.
Утром он в своём кабинете. Входит его заместитель, кладёт на стол газеты.
- Вы позволяете этой девочке из семьи врагов народа приходить сюда и играть?
- У неё нет инструмента. Пусть играет. Никому не мешает. Если б мешала – в Ереване её б не было.
Заместитель смотрит как народ на врага, выходит.
В газете в чёрной рамке портрет некоего деятеля: «Безвременно почил академик Агарон Бесикян».
Флешбэк
1937
Сараджев на чьих-то похоронах. Всего присутствуют человек семь. Холодно.
- Вот и Саак Тер-Габриэлян умер, – говорит один. Это Агарон Бесикян.
- Говорят, схватил чернильницу, выбил ей окно и сам выпрыгнул следом, - продолжает. - С третьего этажа НКВД, где нет решёток. Вот так и ускользнул из рук следователя. Интересно, что сделали со следователем потом.
- Не верю, - говорит ректор университета. - Саак был не из самоубийц.
- Я сам видел чернильницу, - говорит Бесикян. – Валялась на улице. Из синего стекла. Я мимо проходил. Даже не разбилась.
Конец флешбэка
Сараджев шагает по улице, идёт по направлению к консерватории. Его обгоняют или идут ему навстречу преподаватели, студенты. Никто не здоровается. Он шагает с поднятой головой, ни с кем не здороваясь. Входит в свой кабинет. Секретарши нет. Заместителя тоже не видно. Садится в кресло. Девять утра. Слышны звуки музыки и пения, но есть что-то похоронное в этой какофонии. Он сидит и смотрит в одну точку.
19)
флешбэк
1937
Окно ректора университета выходит на окно его квартиры, по диагонали, с другой стороны перекрёстка. Он – отец Перча. Перч дома, из окна видит, как в кабинет его отца входят люди в форме. Отца хватают, бьют, валят на пол, бьют ногами. Перч смотрит, сжав кулаки. Подходит его мать, рукой зажимает себе рот, обхватывает Перча за плечи, Перч обнимает её, смотрят вдвоём, застыв. Похоже[1] на картину Аршила Горки.
Люди в форме уволакивают отца, потом начинают громить кабинет. На стене висит портрет ректора, кисти Сарьяна. Срывают его со стены, бросают на пол, рвут, один пробует поджечь спичкой, холст плохо горит. Пытающийся сжечь, конечно, Саркис.
Отца выволакивают, кидают в воронок, уезжают.
Конец флешбэка
Девять вечера. В тишине слышится только игра фортепьяно Эвелины. Сараджев встаёт с места, выходит из комнаты, идет по пустым коридорам, кивает сторожу и выходит. Высоко держа голову, ни на кого не глядя, идёт по улице. Немногочисленные прохожие смотрят на него, отводят взгляд: они знакомы, однако он делает вид, что не видит их, чтобы они не были вынуждены здороваться или не здороваться.
20)
флешбэк
Тюремная камера переполнена. Дверь открывается, внутрь кидают ректора, полумёртвого. Один человек подходит к нему, усаживает, смачивает платок в кружке, вытирает платком ему лицо, прячет платок. Ладонь ректора сломана, пальцы смотрят в противоположном направлении. Потихоньку приходит в себя, баюкает руку. Рядом сидит невероятно грязный старик. Это Ачарян. Он что-то тихо бормочет. Ректор ему тихо отвечает. Обмениваются несколькими фразами на французском. Старик ему говорит какую-то фразу. Потом достаёт из кармана невообразимо грязный платок, разворачивает, достаёт из платка леденец. Даёт конфету ректору. Тот с благодарностью кладёт её в рот. Потом Ачарян с сожалением прощается с платком и перевязывает им руку ректору.
Прошло два часа, время сна, свет в камере выключается. Дверь открывается, ректора снова уводят. Ведут, тыча стволом ружья в спину. Влачась по коридору, поддерживая сломанную ладонь другой рукой, он видит камеру с настежь открытой дверью, на стене –выцарапанные стихотворные строки, почерком Чаренца. Часть строк красного цвета, от них струятся вниз потёки.
Конец флешбэка
21)
1944
Инга идёт по улице. Вдруг видит вдалеке Надю – с вёдрами в руках. К Наде подходит Врам, берёт ведра, идёт рядом, Надя что-то ему говорит. Вдруг Врам чувствует Ингин взгляд, смотрит на неё и чуть не выпускает вёдра из рук. Инга смеётся, отворачивается и уходит.
22)
Сараджев, с высоко поднятой головой, идёт по улице. Люди видят его и отворачивают лица. Он ни на кого не смотрит. Вдруг к нему подходит Врам, рядом с ним Чибис.
- Здравствуйте, - говорит Врам.
Сараджев удивляется, что с ним поздоровались.
- Я сын Микаэла и Сирануйш, - говорит Врам. – Брат Эвелины.
Лицо Сараджева светлеет.
- Дядя Лазар возвращается, - говорит Врам. - Он болен, ему позволили приехать на родину умирать.
Сараджев и Врам идут на станцию. Там также Перч. Поезд прибывает, выходят раненые солдаты, некоторых спускают на носилках. Когда все уже вышли – появляется истончавший словно привидение, худой, замотанный в какие-то тряпки дядя Лазар. Врам бросается ему навстречу, Чибис тоже. У Врама в руках пакет, он показывает дяде Лазару: машинка колибри и фотографический аппарат. Дядя Лазар пошатывается, не может удержать пакет, возвращает его. Перч берёт пакет. Дядя Лазар достаёт из пакета фотоаппарат, протягивает Враму.
23)
Сараджев, сидя в своём кабинете, пьёт вино. С ним дядя Лазар.
Слышно, как где-то в глубине здания Эвелина играет на фортепьяно.
- Говорю им я профессор – говорят «нет никаких подтверждающих документов», - говорит дядя Лазар. – Говорю дайте дубликат – говорят покажете диплом, дадим.
- В котором году ты окончил?
- В 1905-м. Вот точно такой же был.
Дядя Лазар показывает на висящий за спиной Сараджева диплом Гейдельбергского университета с золотым обрезом, подписью Макса Вебера.
Сараджев встаёт, спускается на второй этаж, открывает дверь аудитории, говорит Эвелине:
- Прошу тебя, срочно позови Врама.
Эвелина перестаёт играть, вскакивает с места, бежит по коридору.
Врам и Перч в кабинете Сараджева. В руках у Перча маленький саквояж. Сараджев достаёт со стены свой диплом Гейдельбергского университета, отдаёт Перчу. Перч уходит в другую комнату.
Врам, Сараджев и дядя Лазар ждут.
Перч возвращается, в руках у него уже два диплома. Один отдаёт дяде Лазару. Тот смотрит, поворачивает так и этак. Каменеет от изумления. Безмолвно протягивает руку в сторону Перча.
Перч берёт эту руку, поворачивает, обследует линии и складки руки, словно под микроскопом.
24)
1946
Перча судят.
Врам и Эвелина сидят в ряду присутствующих. Также – сторож Сараджева, сам Сараджев, дядя Лазар, сын дяди Иогана, видны и другие знакомые лица. Здесь также и Микаэл Мазманян, вернувшийся из ссылки. Сидит на стуле с краю. Рядом с ним в проходе стоят, вытянувшись и бдительно, Саркис и Аветис. На листе бумаги Мазманян рисует судебный процесс. Аветис искоса поглядывает. Саркис смотрит прямо перед собой. Затем вдруг Мазманян нечто замечает и начинает, отвлёкшись мыслью, рисовать другое здание – здание Института языка, опоясывающее церковь Катогике, он представляет это здание как крепостную стену, которая защитит церковку; на фронтоне Института языка рисует переплетающиеся человеческие руки, в стиле армянского барельефа, с особым тщанием вырисовывает ногти. Как было на фронтоне «Безбожника». Тут и мужские руки, и женские, и детские.
- У тебя должно было быть вот что, - кричит прокурор и потрясает в воздухе маленькой синей книжицей. – Вот это! Здесь есть печать – и она настоящая, водяной знак – настоящий! А вместо этого у тебя что?
Потом – последнее слово Перча.
- Уважаемый суд, - говорит Перч, - за два года я увеличил производительность завода на триста процентов, троекратно перевыполнил план. Если бы вы не обнаружили, что мой диплом фальшивый и у меня нет высшего образования, вы бы видели только то, что я несгибаемо служу процветанию социалистического отечества. И что с того, что у меня нет этого жалкого диплома? Да разве ж это вообще диплом? Такие ли дипломы я видывал, в руках держал! Неужто в нашей рабоче-крестьянской стране важен этот кусок бумаги? Я понимаю в своей специальности больше любого вашего дипломированного выпускника! Не верите - устройте экзамен. А этот доносчик был вором, наносил всем вред, вместо себя обвинял в воровстве других, из-за него должны были пострадать десятки человек, я его уволил, а вы теперь из-за его наветов лишаете страну такого преданного как я главного инженера!
(Фоном – игра Эвелины, скажем – Тангейзер или что-то подобное)
Саркис и Аветис уводят Перча.
25)
Врам бегает по двору киностудии, в руках камера на штативе. Длинный режиссёр раздаёт указания. У фонтана, положив руку на ветвь тоненькой берёзки, девушка поёт:
- Как засветает пойду я в поля,
Ой зеленеют горы и бороздя,
Ох тот водящий трактор парнишка
Пленил навеки моё сердчишко.
Одеты по моде пятидесятых, на ногах у девушки танкетки. Рядом в фонтане маленькая статуя девушки с кувшином, из наклонённого кувшина струится вода. Камера следит за кувшином.
Выходит парень-тракторист, поёт в ответ:
Ой ты девка окно отвори,
Белое тело ты мне покажи,
Твои слезами полные глазки
Меня вдохновляют на перевыполнение плана.
Парень подходит к девушке, они сливаются в объятиях.
В глубине кадра виден хор девочек (это те четыре девочки, которые заготавливали снежки), поют:
Ой у девоньки коса – развя-заа-ла-ся…
Врам медленно вращает камеру, с начала песенки хора они не в кадре, в кадре берёзка и статуя девушки с кувшином.
- Стоп, стоп, – кричит длинный режиссёр, - опять всё испортил!
Все замирают, хор спотыкается.
- Так тоже может быть, - оправдывается Врам.
- Ты со мной еще спорить будешь? Когда вот ты будешь фильм снимать, делай что хочешь, а здесь решаю я! Всё! Опять всё запорол. Только финансовый расход от тебя на мою голову. Проваливай отсюда!
Инга следит за ситуацией, стоит чуть в стороне. Становится видно, что главная героиня – Ида.
Обозлённый режиссёр разоряется дальше. Велит Враму оставить камеру.
Врам, повесив голову, уходит, выходит со двора киностудии на улицу Терьяна. Даже не замечает Ингу, Инга смотрит на него.
26)
Врам потерянно идёт по улице Амиряна, мимо недостроенной школы Чаренца – на месте бывшего кинотеатра «Безбожник». Вдруг видит Перча, спокойного шагающего по улице.
Врам оцепенел.
- Перч?
Обнимаются.
-Тебя освободили?
- Подумаешь, большое дело, - говорит Перч. Достаёт из кармана, показывает бумагу: «Освободить в связи с пересмотром дела».
И печать.
- Одному там прислали такую, я скопировал, попросил чтоб из Москвы почтой прислали обратно, как дошла – они переполошились, но отпустили. Ещё на восемь дней опоздала из-за почты, так они боялись под суд угодить из-за опоздания в освобождении. Подписал я им бумагу задним числом – мол, вовремя освободили. Но я специально так подгадал…
- Как я рад за тебя! Что будешь делать?
- Здесь я не останусь конечно, приехал повидать маму, да и некоторые дела закончить.
- Куда поедешь?
- Хочу стать адвокатом, в этой стране это невозможно, не имеет смысла.
27)
Перч переходит границу между Арменией и Турцией. Пограничники стреляют. Бежит по направлению к ведущим к Арарату зарослям. На песке нейтральной полосы остаются его следы. Пограничные собаки подбегают, нюхают следы и взвизгивают, там какой-то специальный запах, они не могут бежать за ним. Перч бросается в реку Аракс, быстро плывёт. Пограничники стреляют очередями. Голова Перча исчезает в воде и больше не появляется.
На поверхности воды появляются круги, выныривает несколько пузырей, словно маленький водоворот – водяная карусель: несколько щепок кружатся в водовороте, вдруг в центре проваливаются вглубь и пропадают.
Врам читает в газете: «Вчера мужественные советские пограничники предотвратили попытку опасного преступника, неоднократно судимого, беглого заключённого Перча Тер-Дзитохцяна пересечь границу СССР-НАТО. Нарушитель границы уничтожен».
Врам обессилено смотрит на газету, газетные буквы плывут перед глазами, смешиваются, перед глазами водяная карусель.
28)
фильм в фильме
1912
Перед домом с высокими воротами, в Шуше, в традиционной одежде, с замотанной головой сидит Ханум Хатун. В городе армянский погром. Рядом то пробегают паникующие мужчины, то женщины, тащащие за руку детей, то – дикие татары с окровавленными кинжалами. Ханум Хатун спокойно сидит, глаза почти закрыты, слегка раскачивается.
Иногда перед ней останавливаются загнанные жертвы, что-то говорят тихонько, спеша, умоляя.
Ханум Хатун головой подаёт знак к дверке в воротах. Если женщины и дети – всех впускает. Если мужчины – то не каждого. Одного впускает, другого – нет.
Например того крестьянина, что посещал Гарегина – не впускает.
Кого не впускает – тот понуро бредёт навстречу смерти, и вскоре издалека раздаётся его смертный крик.
Вдруг перед ней предстаёт горский татарин.
- Салам алейкум, Хатун Ханум. Брата мубарак, Хануми мубарак, дочке мубарак, аллах свидетель, жена у меня помирает.
Осёл татарина привязан поодаль за жердь.
Ханум Хатун смотрит на него, меряет взглядом с головы до ног, потом показывает головой.
Татарин входит во двор.
Во дворе негде пройти: женщины и дети, иногда – старики и мужчины, все сидят и молча, со страхом смотрят на татарина. Только хнычут иногда младенцы. Среди них ходит светловолосый парень, заговаривает кое-с кем по-татарски, в руке у него кувшин с водой, кружка, он предлагает всем воду. Это Саак.
Во дворе растёт большой дуб. В тени под ним сидит множество беженцев. Он тянется ввысь и в выси, над крышей дома, своими ветвями переплетается с другим дубом – который странным образом растёт прямо из дома.
Татарин осторожно, чтоб не наступить на сидящих, проходит, здоровается с Сааком, подходит к веранде, откуда вход ведёт внутрь дома, поднимается, заходит.
Прямо посредине гостиной растёт гигантский дуб, который разломал крышу и вылез, сплёлся с растущим во дворе дубом.
Следующая комната белая – медицинская. В одном из её углов на столике лежит оторванная от барельефа «Безбожника» рука – без кончиков пальцев. Над ней висит эскиз Мазманяна – дом Издательств и детская ладонь Врама. Рядом медицинский шкафчик. На другой стене – диплом Авессалома с золотым обрезом.
Во врачебном кресле сидит девушка с открытым ртом, девушку осматривает Авессалом Всеарменович – сын Ханум Хатун. В углу сидит молодой Микаэл – отец Врама, сын Авессалома.
- Дохтур, жена моя не встават больше, помират.
- Привезти не можешь?
- Помират, говорю пойду дохтур приведу – говорит приведёшь- терпевать буду, а не то – яваш ёх.
- Я не могу пойти с тобой, видишь, что творится, и меня убьют, и тебя.
- Да погаснет Магометов огонь, коль убьют. Целым-прецелым дохтур привезу-отвезу, дохтур жена моя спасёт от всего.
Девочка, раскрыв рот, слушает. Глаза её мечут молнии.
Оседлавши ослов, едут в горы. Авессалом повязал голову на манер горского татарина, одет в татарскую одежду. Белый саквояж с красным крестом привязан к боку осла, бьётся об него, прикрыт попоной, но от движений осла кончик красного креста иногда виднеется.
Авессалом смотрит вниз, на Шуши, там картина Босха. Виднеются ставшие пустыми дырами окна домов, словно челюсти с чёрными провалами.
Лежащая в тростниковой хибаре жена татарина тихо стонет. Авессалом подходит к ней. Её глаза закрыты.
-Мам-ма! - говорит женщина – Мам-ма!
Авессалом на мгновение замирает, потом внимательно смотрит ей в лицо. Затем решительно кладёт саквояж на землю, раскрывает, достаёт ланцет, всё подготавливает, затем быстрым движением вонзает ланцет женщине в живот, разрезает. На миг виднеются два коричневых соска и на вздутом животе красная линия раскрывшейся раны, вертикальная по отношению к «соединяющей» груди линии, немного кривая, ближе к левой груди. Авессалом вдруг в одно мгновение словно ныряет обтянутыми резиновыми перчатками руками внутрь, с силой достаёт из живота тут же начавшего плакать татарчонка, обрезает пуповину. Осматривает болтающиеся в воздухе ручонки младенца, пальчики: все ноготки на месте. Передаёт ребёнка отцу.
Женщина перестаёт стонать.
При зашивании живота Авессалом прокалывает палец иголкой, на поверхности перчатки выступает капля крови, он не обращает внимания, продолжает своё дело.
Овцы словно жемчужины рассыпаны по зелёному склону, пастухи кричат друг другу с горы на гору, передают весть:
- Хо, хо, хаким дохтур мубарак, баракят, Кимирин огул вар, огул. Аскяр гильды, аскяр, аллах акбар!
- Хамме?
- Аскяр говорю, аскяр!
- Хамме?
- Чего хаме, вот баран, огул, огул!
Лента фильма в фильме начинает вдруг гореть, в ней появляется дырка, увеличивается, становится похожа на водяную карусель, в ней кружатся щепки и листья, увлекаются вглубь…
Конец фильма в фильме
29)
1955
- Стоп, стоп! - Кричит Врам, – сапожник!
Свет зажигается, это маленький кинозал, сидит принимающая фильм комиссия, которую возглавляет Саркис.
Саркис имеет вид продвинутый, повзрослевший, потолстевший, в хорошем костюме, но в сапогах, один из них растрёпанный, дырявый.
Врам вскакивает, бежит к кинобудке, но на полпути, взглянув на лица приёмной комиссии, останавливается, возвращается, садится на место…
- Что, не выгорело?, - говорит Саркис. - Хорошо ещё что не полностью отсняли. Хорошо хоть ума хватило заранее сигнализировать. Какие ещё татары? Пропагандируем дом сельского богатея? Какое Шуши? Что за портрет церковника на стене? Эта старуха решает, кого убьют а кого нет, она что у вас, Азраил? И потом – совсем стыд потеряли, рождение ребёнка бесстыдно показываете, и чьего ребёнка – татарского? Контрреволюцию готовите в нашем кинематографе?
- Это вырежем, - пытается остановить словоизвержение Саркиса тот длинный режиссёр, что покрикивал на Врама. – Это просто предварительно…
- Что предварительно? Очень даже закончено. Вам кажется, я не вижу? Что это за дуб посреди дома, вы на что намекаете? А эта девушка, девушка, такие у нас что ли невесты бывают? С открытым ртом. Словно хочет лошадь проглотить, ковбой она что ли у вас, вы же армянку снимаете, ар-мянку! А Саак разве так бы себя вел в канун революции, говорил бы по-азербайджански, словно последний мещанин?
- Но не можем уничтожить, - говорит длинный режиссер. – Деньги потрачены, ревизия придёт, скажут – где? А ответственный – кто? Я! Положим на полку, пусть лежит…
- Ревизия это я, – с усмешечкой говорит Саркис. – Следа от этого не должно остаться, следа! Если кто увидит – считай ни вас, ни меня больше нет. Засудят с потрохами, здравствуй Сибирь, прощай пенсия. Как хотите смету закрывайте. Вон, от «Музкоманды» отрежьте.
Потом решает, что хватит драконить, все уже получили своё, решает стать более дружелюбным, пошутить даже, в воспитательных целях, чтоб советское население совсем уж не впадало в безнадёгу.
- А с этими ишаками вы на что намекали, что карабахцы – ишаки? – журит якобы остроумно, по отечески. – А если б товарищ Микоян узнал? Ох уж мне эти остроумцы, чуть было всю киностудию нашу не угробили! Хорошо нашёлся среди вас серьёзный человек.
Строжает.
- А цитату эту, Мандельштама, думаете я не разглядел? Запрещённая литература! Я замечаю всё! От нас тайн не бывает!
Лицо Врама кривится, на лицо наползает кривая усмешка.
30)
Во дворе студии горит костёр, Саркис лично бросает плёнку в огонь. Врам обессиленно смотрит, лицо мрачно. Кудрявые волосы стоят торчком.
Рядом проходят некий иностранец и Инга, которая его переводчица, она на студенческой практике.
Инга переводит:
Фэрст филм оф Амо Бекназариан воз мейд ин 1925 энд коллд Намус, шейм, но, сори, дигнити, бейзд он э новел бай эн арминиан классик.
- Вау, дигнити. Ю рашшнз ар соу стак вид сач нобл кансептс арнт ю.
Видят горящую плёнку.
- Вотс зис?
Инга вместо ответа бросается к Саркису, который с трудом оторвал тем временем от тощей берёзки молодую, гибкую ветку, долго откручивал её, раня дерево, и теперь, держа эту ветку лишённой ногтей рукой, пытается ею подвинуть поглубже в огонь катушку с киноплёнкой. Ветка столь гибка, что не может сдвинуть с места катушку, сама гнётся, кончик обуглился, брыжжет на плёнку своим соком. Идёт чёрный дым, запах горящей пластмассы в своих ноздрях чувствует даже зритель. Плёнка горит с радостным потрескиванием, очень быстро, даже и без помощи ветки.
Инга набрасывается на Саркиса, колотит его по груди своими кулачками. Её сумка, висящая на плече, раскачивается в воздухе. Саркис шаг за шагом отступает.
Врам страшно взволнован, встрёпан, волосы всклокочены, но сдерживает себя, ловит сзади Ингу за плечи, оттаскивает в сторону.
- Ничего, это ничего.
Американец, кажется, даже не удивлён.
- Скажи ему что сжигаем лишнюю киноплёнку, - говорит длинный режиссёр.
Инга не отвечает, смотрит яростным взглядом, в котором нет и следа слёз.
- Филм, филм, капиш? – говорит длинный режиссёр. – Туу мач филм, туу мач филм – капут, Гитлер капут, тьфу на тебя, ничего не соображающий придурок!
- Йес, уи ду дат туу, бэт ин э мор инвайрменталли каншиус уэй, - говорит иностранец.
Подходит к огню, тянет к себе ногой кусок плёнки, уже оторванной огнём, конец которой вне пламени, смотрит на длинного режиссёра:
-Сувенир?
Режиссёр мнётся. Саркис тоже. Не могут не позволить.
- Потом отберёшь, – говорит Саркис режиссёру, поворачивается, идёт к ждущей его на улице Терьяна белой волге «двадцать один», стегая себя по сапогам гибким хлыстиком берёзовой веточки. - Не дай бог узнаю хоть кусочек остался, от своих ушей кусочки собирать будешь.
Бросает хлыстик на улицу Терьяна, садится в машину, уезжает.
- Заберёшь у него! – приказывает режиссёр Враму.
Врам смотрит на рану берёзки – длинную, белую. Оттуда каплет сок.
Инга подходит к иностранцу, протягивает руку.
- Кэн ай хав дис? Ай вуд лайк ту кип ит майселф.
Иностранец готовно отдаёт ей кусок плёнки, морщит нос, вдыхая зловоние, отходит в сторону, чтобы вдохнуть чистого воздуха.
Инга собирает плёнку, открывает сумку, кладёт туда плёнку.
Режиссёр смотрит вслед Саркису, внезапно садится на землю и начинает бить себя кулаками по голове:
- Беда на мою голову, беда на мою голову…
Врам опустивши голову стоит рядом с берёзкой, из ярко-зелёной весенней берёзки обильно струится белый сок.
Из будки выходит киномеханик, зажигает папиросу, смотрит по сторонам. Это бывший сторож консерватории.
31)
На скамейке Коммунарского сада сидят Инга и Врам. Врам печален, взъерошен, но уже спокоен. Врам передаёт ей книгу Чаренца – с обгорелыми страницами. На обложке изображена рука. Кончики пальцев сгорели. Инга листает книгу, потом открывает сумку, отдаёт Враму остатки киноленты. Вместе смотрят кадры, держа их на просвет. Когда короткая лента кончается – перед глазами Врама действие фильма продолжает развиваться.
Фильм в фильме 2
Дом Авессалома. Ханум Хатун вновь сидит у ворот. Изнутри доносятся возгласы скорби. В белой врачебной комнате поставлен гроб, вокруг сгрудились скорбящие женщины в чёрном, все – из тех, что сидели во дворе во время резни. В другой комнате, где растёт дуб – мужчины. Комната на этот раз освещена, видно, что на одной стене висит портрет Католикоса Хримяна, в руке его бумажный черпак, которым он зачерпывает из котла, на другой стене – Арарат, у подножья которого синей лентой - Аракс. Ветви дуба местами переплетаются с людьми, которые в основном стоят молча, некоторые опёршись о ветви, а иногда и не поймёшь, ветвь это или человек.
Вдруг входит татарин – вместе с женой, ребёнок на руках у женщины. Все молчат.
Светловолосый парень подходит к ним, холодно говорит «нэ вар».
Это молодой Саак.
- Хаким дохтур мэним достум, бен онун джанэн гурбанен, меним гёнюльде дженнет гидди.
Саак с неохотой сторонится, показывает в сторону белой комнаты. Татарин идёт в белую комнату, склоняет голову перед гробом, берёт скульптурную белую застывшую руку усопшего, рассматривает, поворачивает, целует, велит жене чтоб поцеловала.
Та девушка, которую лечил доктор, яростно сверкая глазами, набрасывается на них:
- Это ты убил, ты и убил! Это от тебя зараза в палец перешла, зачем ты явился, это твой щенок и убил…
Жена татарина испуганно отступает.
Микаэл подбегает, берёт девушку за плечи, оттаскивает:
- Праматушка ничего не говорит, я ничего не говорю, его вины не было.
Девушка гордо вздёргивает нос:
- Ну да не хватало чтобы ты ещё что-то говорил.
Саак, который стоял за ними, тихонько увещевает Микаэла:
- Довольно, выгони их, слишком ты нерешителен, принесут беду…
Взгляды Саака и младенца вдруг встречаются, Саак резко замолкает.
Девушка становится спиной к гробу, носик вздёрнут, шейка гордо вытянута, руки скрещены на груди, словно защищая усопшего, чтобы не позволить татарам вновь приблизиться.
Микаэл уставился на её маленькую красивую ладонь.
Это будущая мать Врама – Сирануйш.
Конец второго фильма в фильме
Лента в руках Инги давно закончилась. Инга отпускает ленту, та сворачивается вокруг руки Врама. Инга смеётся, потом смотрит на Врама и придаёт своей смешливой физиономии грустное, соболезнующее выражение, потом встаёт и уходит, покачивая сумкой, она должна успеть на лекцию. Проходя по одному из мостиков Комсомольского сада – поворачивается, машет рукой Враму.
Когда её уже не видно, Врам смотрит на свою руку, шевелит пальцами.
32)
Врам страшно взволнован, растрёпан, в полосатом пиджаке, в нагрудном кармане бутон красной розы, но вот сорочка у него – косоворотка. Подходит к зданию учреждения. В этом учреждении работает Гарегин. К столбу напротив привязана его лошадь. Когда Врам проходит мимо лошади, они косо смотрят друг на друга, человек и лошадь. Лошадь скашивает глаз, провожает взглядом. Это Комитет государственного контроля, на улице Московян. Врам переговаривается со сторожем, поднимается на верхний этаж… Останавливается перед дверьми, думает, стучится в одну из дверей, затем робко заглядывает внутрь…
- Чего вам? – говорит Гарегин. – Входите!
Врам открывает щёлку в двери, просачивается внутрь…
Через несколько минут в маленьком кабинете, где в одном углу стоит седло, а на столе – башня из бумаг, стоит Врам – красный, растрёпанный, а Гарегин смотрит на него сердито, изумлённо, но сдерживаясь, и говорит:
- Парень, у тебя что нет ни одного мужчины-родственника, что пришёл бы нормально со мной поговорить, объяснить в чём дело? Что ты за парень шебутной!
Врам, повесив голову, поворачивается, выходит.
33)
Аветис в здании КГБ, идёт по тому самому коридору, по которому тащил когда-то отца Перча. Он в форме, на руке красная повязка. Проходит не глядя мимо двери той камеры, на стене которой были видны строки Чаренца. В руке связка ключей, крутит её, кладёт в карман.
Поднимается по ступеням спиральной лестницы.
Стучит в дверь, входит в роскошный кабинет, отдаёт честь.
Начальник подзывает его, протягивает документ.
Аветис читает бумагу: «В связи с превышением должностных обязанностей и поведением, недостойным чекиста, сказавшимся в уничтожении важных улик, доказывающих элементы антисоветской деятельности, приказываю: арестовать Берикяна Саркиса Егоровича. Приказ привести в исполнение немедленно. Серов, Пискунов. С подлинным верно – Зарубян. Согласен: Микоян».
- Полковником будешь, - говорит начальник.- Братец зарвался, перещеголяешь. Хвалю! Вместе работать будем.
Позади начальника портрет Дзержинского, однако маленький, видно, что на его месте некоторое время назад висел другой, бОльший портрет.
Аветис вытянувшись, не мигая смотрит на Дзержинского, чтобы не встречаться взглядом с начальником.
Аветис в туалете КГБ, вновь в подвальном этаже. Какие-то тёмные пятна покрывают стены туалета, словно бордовый камуфляж. Утыкается лицом в стену туалета, в одно из этих пятен, некоторое время так стоит.
Открывает кран, споласкивает лицо холодной водой, смотрит на себя в зеркало. В зеркале вместо своего лица видит лицо Саркиса, сзади – простирающееся перед их хижиной Тохмахское кладбище, ряды могил сменяют друг друга, будто вагоны поезда. В глаза бросаются две новые могилы: Михаил Авессаломов Тер-Габриэля, написано на большем из надгробий. Чибис, написано на меньшем. Большее тоже по сравнению с обычным мало, отчество и фамилия не поместились полностью.
Аветис выходит из туалета, идёт по коридору, поднимается по лестнице, проходящим мимо вместо отдания чести делает «хайль», они отвечают тем же, подходит к двери начальника, стучит, отдаёт честь, входит, подходит к начальнику, достаёт из-за пазухи бумагу, кладёт перед ним.
Начальник читает:
- «Прошу уволить по собственному желанию по семейным обстоя..». Ты что, с ума сошёл?
Аветис идёт по улице, смотрит вокруг, солнечно, май, жарко. Люди шагают радостные. Вверху жужжит возродившийся аэроплан. Доходит до их новой квартиры – в здании академиков, на Каскаде, поднимается на третий этаж, это бывшая квартира академика Мискаряна (как говорит табличка на двери, которую не сменили), открывает дверь своим ключом, входит.
Дом полон барахла, почти негде повернуться. В один угол впихнут рояль Эвелины, клавишами к стене, на нём стоит какая-то впечатляющая скульптура – тоже лицом к стене. Сделан безвкусный ремонт, с рюшечками.
Мать сидит в кресле. Рядом стоит Саркис.
- Переводят в туризм, - говорит Саркис. - Бросают на периферию.
Аветис подходит, обнимает голову матери и поясницу брата, раскачивается.
- А меня в область искусства. Но подчистую.
- Загнали в бутылку, – говорит Саркис - Ну времена!
Мать смотрит на икону Сталина в углу комнаты, под которой горит свечка, бормочет:
- Слава богу, этого чёрта уж нет, мальчики мои избавились.
И крестит лицо.
Саркис своей лишённой ногтей рукой снимает с пиджака Аветиса невидимую ворсинку, сдувает. Потом снова поворачивается, стоят все втроём, лицом к зрителю.
Они втроём вот так вместе становятся очень впечатляющей чёрно-белой фотографией, эмоциональным документом времени, от которого у зрителя перехватывает дух.
34)
Врам идёт по улице, в уме примеряя, кого можно отправить к Гарегину. Сараджева? Дядю Лазара? Никого не находит подходящим, конфузится. Дядю Иогана? Но его-то и нет. Лошадь Гарегина не стоит перед зданием Госконтроля, значит и его там сегодня нет.
Врам шагает по улице Лермонтова, мимо строящегося проспекта Саят-Нова, Лебединого озера ещё нет, на его будущем месте рубят сады, сносят дома… Крушат фруктовые деревья, фрукты беспомощно сыплются на землю. Достаёт розу из петлицы, хочет бросить, но не бросает, идёт крутя её в руке.
Теперь Врам дома, дом почти пуст, остался почти без убранства с того далёкого дня, когда всё имущество порушили и унесли.
В спальне Сирануйш сидит на стуле, простёрши руку: сын дяди Иогана принёс глину и ваяет слепок этой самой руки. В углу комнаты висит портрет Микаэла – в чёрной рамке. Портрет рукописный, дяди Иогана сын рисовал, поскольку когда Микаэл умер в Сибири, выяснилось, что не осталось ни одной фотографии. Рядом висит неоконченный портрет отца Перча кисти Сарьяна – дубликат; остался от Перча.
Врам сидит в гостиной, молчаливый, мрачный. Над головой – карандашный эскиз Мазманяна – Дом издательств и контур детской ладони Врама. Врам не снимает пиджака.
В дверь стучат. Врам открывает дверь. Это Аветис.
Губы Врама начинают дрожать.
- Прости, - говорит Аветис, - я с доброй вестью.
Врам даёт дорогу, Аветис входит в гостиную, смотрит кругом, он не был здесь больше десятка, наверное, лет. Замечает карандашный рисунок, смотрит в сторону. Бросает взгляд на отремонтированный, крепкий потолок. Замечает, что дверь в спальню Сирануйш закрыта. Криво улыбается, непроизвольно тянет руку в карман.
- Ты хочешь снимать кино, не так ли?
- Впервые в нашей истории приезжает американская выставка, американская графика. – Пальцем указывает на карандашный набросок, продолжает. – Очень важное мероприятие. С выставкой приезжает примерно сорок американцев – художники, искусствоведы, бог весть кто ещё. Нужно снять про них документальный фильм, для хроники. Тебе следует непрерывно быть рядом с ними, все материалы будешь предоставлять мне, будем вместе смотреть, решать, что оставить. Потом найдём кому поручить текст, есть деятели, рядовые, готовы сделать. Товарищ Микоян лично смотреть будет.
И имей в виду, это очень важное поручение, это станет твоей реабилитацией, чтоб забыли ту историю. Сделаешь хорошо – позволят снять уже и полнометражный.
35)
Врам смотрит через кинокамеру на штативе на аэродром. Зима, но снега пока нет, небо безоблачно.
Сверху слышно жужжание. Смотрит вверх – маленький аэроплан совершает мёртвые петли. Врам стоит в толпе встречающих, около ворот, ведущих на аэродром, чуть дальше стоит Инга, и стоит Аветис. Большой, с четырьмя винтами самолёт с рёвом совершает посадку, подъезжает к воротам со встречающими, останавливается неподалёку. Винты ещё не вполне остановились, как самоходный трап подъезжает и стыкуется к двери самолёта. Скоро дверца открывается, начинают спускаться пассажиры – американцы.
Вдруг пространство заполняется детьми, которые, вырвавшись из рядов встречающих, выбегают из ворот и бегут по территории аэродрома навстречу прибывшим. Последние – огромные американцы, мужчины и женщины, останавливаются, гладят их по головкам.
- Жвачка, жвачка, гам, гам! – кричат самые активные из детей, но есть также малыши, которые просто удивлённо смотрят, скажем одного четырёхлетку за ладошку тащит старшая сестрёнка.
Американцы останавливаются, из своих разноцветных сумок и впрямь достают жевательные резинки, в разноцветных обёртках, раздают детям, словно знали, что их будут встречать этой просьбой.
Один из них, в гигантском зелёном берете, вдруг приседает и целует аэродромный асфальт. Все смотрят на него.
Когда он встаёт – взглядом встречается с Врамом: это Перч. Врам потрясён. Не верит глазам. Собирается с силами, чтобы поступить правильно. Хочет закричать, но сдерживается. Перч тайком улыбается. В глазах его слёзы. Враму взглядом даёт понять, что узнавать его не надо - Аветис рядом.
Флешфорвард
Врам, ухватив за руку Перча, тащит его к зданию Госконтроля. Перч в том самом полосатом пиджаке что Врам в прошлый раз, в петлице – тот же бутон розы. Но штаны джинсовые. Проходя мимо лошади Перч гладит её, лошадь издаёт короткое согласное ржание.
Входят, поднимаются на третий этаж: Врам стучит в дверь.
- Войдите! - говорит Гарегин. – Кто там?
Врам открывает дверь, вталкивает внутрь Перча и закрывает, сам, стоя снаружи, приникает к двери ухом, пытаясь расслышать, что там происходит.
Изнутри не слышно ни звука.
Ходит взад и вперёд по коридору, что-то говорит сам себе, жестикулирует в воздухе руками.
Дверь внезапно открывается.
- Заходи, парень!, - говорит Перч с дружеским пренебрежением.
Врам с робостью, повесив голову, входит в дверь.
Конец флешфорварда
36)
Американцы осмотрели развалины Гарни и садятся в автобус, автобус движется к Гегарду. Американцы шумят, поют. Инга переводит, отвечает на вопросы, очень оживлена. Врам снимает. Аветис сидит бдительный, вытянутый, тревожный. Перч сидит в конце автобуса. Подпевает песне, кокетливо задаёт Инге вопросы, валяет ваньку.
Вдруг автобус останавливается, снега слишком много, не может ехать дальше. Дорога перекрыта снегом.
Народ вылезает наружу: ослепительное солнце, белые горы, автобус стоит, вокруг - разноцветная толпа, какой эти горы никогда в истории ещё не видели.
- Каково расстояние до Гегарда? – спрашивает руководитель американцев.
Инга переводит.
- Семь километров, - говорит водитель.
- Давайте шагать? Эй, кто согласен пойти пешком? – кричит руководитель.
- Да, йес!
Все американцы согласно поднимают руки.
- Как это пешком, как это пешком, далеко, не дойдёте! – переполошился Аветис.
- Да что такое семь километров, это пять миль, - говорит руководитель. - Спокойно дойдём минут за сорок, если быстро идти.
- Замёрзнете, заболеете, - заклинает Аветис.
- При быстрой ходьбе – никогда. Потом – мы тепло одеты.
И показывает на их разноцветные куртки – из пластиковой ткани, внутри – хлопок.
- Там волки позорные, ууу, нападут…. я не имею права…
- А мы их тоже пуганём – уу-уу!
Инга всё пунктуально переводит, включая уу-уу.
Аветис на секунду теряет дар речи.
- Пошли? – обращается руководитель к группе.
- Пошли! – отвечает группа единогласно.
- В конце концов нельзя это, меня снимут с работы, иностранцам запрещено ходить по Армении без сопровождающего! – упрашивает Аветис.
- Это тоже переводить? – говорит Инга.
- Переведи последнюю часть, - говорит Аветис.
- А ты тоже с нами иди, - говорит в ответ американец.
- Да как мне с вами, у меня сапог дырявый, - говорит Аветис.
Но они, не обращая на него внимания, двигаются. Гуськом, по склонам, утопая в снегу – неуклонно движутся к Гегарду. Перч подмигивает Враму и Инге и присоединяется к группе.
Аветис впадает в панику. Выхватывает из кармана пистолет (дамский браунинг), поднимает вверх, кричит «стрелять буду!».
Инга набрасывается на него:
- Прре-крати, прри-дурок! Аваланша нам тут не хватало!
Становится между ним и группой, спиной к группе, грудью к Аветису, складывает руки:
- Приди в себя!
Врам, таща камеру, приближается бегом, кладёт руки Инге на плечо, удерживает, чтобы она не накинулась на Аветиса. Внимательно смотрит на пистолет в руке Аветиса.
Водитель спокойно зажигает папиросу, садится на подножку автобуса и с интересом смотрит на эту сцену. Это бывший сторож консерватории.
- Вот и конец мой пришёл, - бормочет потерявший себя Аветис.
Но американцы не обращают на всё это внимания, якобы не видят и не замечают, что он достал пистолет, на крики не обращают внимания, повернувшись спиной к нему – идут себе и идут. Только снег поскрипывает.
Аветис в нерешительности прячет пистолет за пазухой.
Не зная, что делать, бросается вслед за группой, потом поворачивается, бежит обратно:
- Ну что вы встали, значит нам всем надо идти, вперёд!
- Я дожидаюсь хорошего кадра, - говорит Врам, - ты иди, мы догоним.
- Здесь армянам нельзя оставаться без сопровождения! Это военная зона!
- Пусть отойдут немного подальше, чтоб хорошо снималось, - говорит Врам.
Аветис поворачивается на каблуке, утопая в снегу бросается за группой. Как назло они идут так быстро, с какой-то маршевой быстротой.
Аветис снова оборачивается, делает несколько шагов к Враму и Инге, потом, махнув рукой, снова поворачивается, пытается догнать группу.
А группа идёт решительно, с парадной скоростью, словно и впрямь все они – закалённые тайные солдаты ЦРУ; они словно инопланетяне – большие, сильные, разноцветные. И Врам, отпустив Ингину руку, прочно втыкает штатив в снег и приникает к видоискателю.
Но когда он смотрит сквозь камеру, группа перестаёт быть инопланетной; вместо американцев, надев их разноцветные куртки, видятся многие и многие действующие лица данного фильма: 27-летний комиссар, дядя Иоган, Чаренц, Бакунц, Севада, Тотовенц, дед Микаэл, жена дяди Лазара, Авессалом, Бесикян, Гарегин, товарищ Гаспарян и многие, многие другие… У Перча гитара, пощипывая её, он с акцентом поёт «Гори гори, моя звезда, гори сияй, заветная»; они шагают твёрдо, спортивным шагом, по колени вонзаясь в снег. Под разноцветными куртками у них, однако, – грубые штаны цвета хаки, у всех – и у женщин и у мужчин, и обувь у них большей частью – обмотки, и некоторые в руках несут грабли, ледорубы, тёсла.
И каждый совершает какое-то характерное для себя действие. На голове дяди Иогана лётный шлем, у мужа Ануш и 27-летнего комиссара – будённовки, Сараджев шагает не глядя вокруг, высоко держа голову, с надменным видом, Надя – в разноцветной куртке, однако в сапогах и с ведром в руке, дядя Лазар тащит дубовое бревно на плече, Ачарян разворачивает платок, достаёт из него леденцы и угощает рядом идущих, и только Микоян не шагает: стоит на снежном холме, руку приложив ко лбу чтобы заслониться от солнца (но также похоже на отдание чести), следит за движением колонны, на лице, под усами – добрая полуулыбка. Он - бюст.
(Это всё происходит под сопровождение мало-помалу приходящей на смену пению Перча игры Эвелины, какая-нибудь классика, Моцарт или что-либо подобное.)
В воздухе слышен звук аэроплана, он совершает мёртвые петли.
(Музыка меняется, поёт Шарль)
Кадр удаляется, словно теперь вниз смотрят с аэроплана, и разноцветная кавалькада – тянущаяся от автобуса и двух маленьких фигурок по горным склонам в направлении Гегарда - растягивается. От этой линии к двум фигуркам мечется человечек, потом поворачивает и пытается угнаться за линией. И потом снова разворачивается. Обращается к бюсту Микояна, отдаёт честь, произносит какие-то слова, будто рапортует, снова бросается за удаляющейся змейкой. На месте его бесплодных метаний снег чернеет, сминается, следы сливаются друг с другом, становятся маленьким чёрным пустырьком, словно после собачьей потасовки.
А линия шагает безостановочно, как своеобразная разноцветная гусеница, и с самой вышины – уже видны развалины Гарни и вдали – Гегард, которые пытается соединить между собой разноцветная извивающаяся и петляющая линия на белых сверкающих склонах гор.
А потом она превращается в цветную движущуюся стрелку – на карте той Армении, которая видна из космоса, с тёмными вершинами Арарата, будто двумя сосками, - мерцающий штрих, слегка наклонённый к большему из них.
Конец
Голос автора фильма:
Через девять месяцев я родился на свет. За счёт уничтоженного фильма, выходит.
Экран гаснет
Перевод на русский Ара Недоляна
[1] http://www.encyclopedia.am/pages.php?hId=1087
11:57 Сентябрь 03, 2018